Латинская Америка - традиции и современность

Применительно к «Латинской Америке важным фактором в борьбе против европоцентризма стала Мексиканская революция, направленная в плане идеологическом против проповедуемого апологетами режима П. Диаса наиболее реакционного варианта позитивистской доктрины. Реализация его основных положений на практике представляла собой сочетание лозунгов неограниченного прогресса в западном духе с обезземеливанием крестьянства и общим разорением страны в действительности. В то же время именно в годы Мексиканской революции зародилась и получила распространение идея, ставшая впоследствии одним из краеугольных камней реформистской идеологии в регионе. Суть ее можно выразить в следующих словах: самобытность и относительная самостоятельность в рамках Запада, отождествляемого с капиталистическим миром.

Следует отметить, что получивший широкое распространение в Латинской Америке между двумя мировыми войнами антиевропеизм, будучи связан с попытками духовного самоопределения, в то же время в значительной мере сформировался под воздействием концепций европейского происхождения, авторы которых занимали пессимистическую позицию в отношении перспектив «фаустовской» цивилизации, прежде всего известной доктрины Шпенглера о «закате Европы».

Прямым отражением нигилистической позиции части буржуазных интеллектуалов Европы в отношении собственного культурного наследия стала мода на тотальное отрицание прошлого, распространившаяся под аккомпанемент призывов сторонников итальянского футуризма поджечь Лувр, уничтожить Венецию и т. п. В Латинской Америке эта позиция получила вполне определенную окраску — отрицания именно европейского начала, уже успевшего войти в плоть и кровь народов региона. Некоторые из латиноамериканских интеллектуалов дошли до абсурдных националистических крайностей. Так, некоторые из бразильских модернистов основали в 20-е годы журнал под названием «Ревпста де антропофагия» («Журнал людоедства»), программа которого предусматривала возвращение к дикарю, к индейцу-каннибалу и ликвидацию всех чужеземных, в первую очередь европейских, элементов^{196}. Среди кубинских интеллигентов распространилась, говоря словами А. Карпентьера, «детская болезнь афрокубанизма» — утверждение негритянского элемента культуры как единственно подлинного и отрицание значимости европейской культуры. «Долой лиру, да здравствует бонго»^[11], — провозглашали они^{197}. Подобный экстремизм служил средством духовного размежевания с буржуазной культурой. Но в случае превращения из «детской болезни» в «хронический порок» он мог представлять серьезную опасность.

С наибольшей ясностью антиевропеизм проявился у сторонников индеанизма и негритюда. Однако слишком прочно вошло европейское начало в плоть и кровь Латинской Америки, слишком очевидной была необходимость использования достижений западной цивилизации. Даже такой апостол индеанизма, как Л. Валькарсель, несмотря на весь свой антиевропеизм, признал эту необходимость, выдвинув мессианскую идею о том, что именно «бронзовая раса» американских индейцев осуществит синтез Востока и Запада^{198} (разумеется, отнюдь не на западной основе).

В межвоенный период возникает группа мыслителей (Р. Рохас, С. Рамос и др.), которые, признавая европейское начало реальным участником драмы Латинской Америки, в то же время рассматривают его как нечто второстепенное по отношению к автохтонному наследию или даже наносное, не соответствующее латиноамериканской действительности. В целом ряде концепций находит отражение процесс окончательного превращения европейской традиции в участника процесса синтеза культур. Здесь следует назвать прежде всего многократно упоминавшегося ранее X. Васконселоса с его теорией «космической расы» и бразильца Ж. Фрейре. Тема синтеза звучит и у одного из наиболее видных идеологов перуанского апризма — А. Оррего. «Индейская кровь, европейские легкие» — в такой формулировке пытается он определить исключительное своеобразие Латинской Америки^{199}.

С легкой руки Шпенглера в регионе широко распространяется идея отрицания универсальной значимости европейского пути развития как проявления общих закономерностей. Соединившись с разного рода националистическими теориями, она обращается главным своим острием против марксизма, служит обоснованием «неприменимости» этого якобы «чисто европейского» учения к условиям Латинской Америки. А если применение отдельных марксистских положении и допускается, то лишь в том случае, если ставятся под сомнение некоторые основополагающие принципы научного социализма: об определяющем значении классовой борьбы, о необходимости установления диктатуры пролетариата, о создании авангардной партии рабочего класса. Типичен в этом плане пример апризма, прежде всего работ основателя партии АПРА В. Р. Айя де ла Торре.

Для представителей всех националистических течений характерна тенденция рассматривать западное начало как нечто социально нерасчлененное, как монолит, единый во всех своих проявлениях. Именно это и свидетельствует о том, что даже наиболее радикальные антизападники такого рода продолжают пребывать в «гравитационном поле» западных буржуазных доктрин, в основе которых лежит то же самое представление о Западе как о культурно-историческом монолите.

Следует отметить, что наряду с антизападническими тенденциями в Латинской Америке 20–40-х годов продолжают существовать и прозападные. Они по-прежнему имеют достаточно широкое распространение среди латиноамериканских интеллектуалов, обнаруживаются в идеологии буржуазных партий. Появляется ультрареакционная разновидность западничества, связанная с кристаллизацией в 20–40-е годы правонационалистических и фашистских тенденций. В то же время весьма показательно, что, например, в аргентинском варианте крайне правый национализм возник в значительной степени как реакция на европейскую рабочую иммиграцию, а одной из его определяющих характеристик стала ненависть к «гринго» (так называли в Аргентине европейских иммигрантов). Подобный «антиевропеизм» и утверждение идеи национальной исключительности не помешали, впрочем, идеологам этого направления рабски копировать последние «новинки» европейской реакционной мысли^{200}.

В противовес различного рода националистическим теориям, сторонники которых либо только утверждали, либо только отрицали роль западного элемента, в Латинской Америке в 20–40-е годы появляется влиятельное течение общественной мысли, для представителей которого принятие антибуржуазных идеалов и антиимпериалистическая позиция не были связаны с неприятием европейской культуры. Это течение, ставшее прямым преемником в новых исторических условиях линии тех прогрессивных мыслителей XIX в., кто утверждал дифференцированный подход к Западу, было представлено такими крупными фигурами, как П. Энрикес Уренья и А. Рейес^{201}.

Качественно новый этап в разработке проблемы «Латинская Америка и Запад» связан с появлением революционного марксистского течения, с деятельностью и творчеством представителей первого поколения латиноамериканских коммунистов. Здесь можно вспомнить такие имена, как X. А. Мелья, Л. Э. Рекабаррен, А. Понсе и др. Особая роль в разработке с марксистских позиций темы «Запад и Восток» как на латиноамериканском, так и на мировом материале принадлежит X. К. Мариатеги.

Идеология научного социализма, основывающаяся на классовом анализе феноменов общественной жизни, по самому своему характеру предполагала выявление социальной неоднородности феномена западной цивилизации и тем самым противостояла любым стремлениям отождествить Запад и капитализм. Именно такова доминанта большинства высказываний Мариатеги о Западе. Полемизируя с националистами различных направлений, в особенности с индеанистами, он возражал против превратившегося очень быстро в клише общественного сознания представления о том, что Запад полностью исчерпал свои потенции и его ждет в будущем лишь неизбежное разложение и гибель. Мариатеги неизменно указывал на то, что в рамках самой этой цивилизации действуют живые прогрессивные силы. Перспективы дальнейшего прогрессивного развития западных стран он связывал с революционной борьбой пролетариата и его союзников и социалистическим переустройством общества. Мариатеги подчеркивал необходимость использования всех достижений европейской цивилизации — от технических до духовных — в деле построения нового мира. Он всегда исходил из идеи боевой солидарности с трудящимися, пролетариатом западных стран. Высоко оценивал Мариатеги и достижения прогрессивной духовной культуры этих стран. И по сей день сохраняет полную актуальность критика Мариатеги стереотипных националистических представлений о «бездуховной» западной цивилизации.

Анализируя события политической истории Европы и мира 20–30-х годов, в особенности возникновение фашизма, Мариатеги ставит вопрос о том, что западная буржуазия изменяет идеалам своей «исторической молодости», положенным в основу современного варианта западной цивилизации. Он не раз указывал на закономерность отхода представителей современной буржуазной реакции (наиболее резко эта тенденция проявилась в фашизме) от животворных истоков современной европейской культуры: Возрождения, наследия великих буржуазных революций, от рационалистической традиции в научной и философской мысли Европы. Характерно, что в широком распространении на буржуазном Западе интеллектуальной моды на восточную мистику Мариатеги видел одно из выражений духовной деградации капиталистической цивилизации, отказа ее представителей от прогрессивных сторон исторического наследия буржуазии прошлых веков^{202}.

Очень интересно заключение, сделанное Мариатеги на основе анализа национально-освободительных движений Востока: «Западная буржуазия не хочет, чтобы Восток воспринял опыт Запада, вестернизировался. Напротив, она боится распространения своей собственной идеологии и своих собственных институтов». Перуанский марксист расценивает это как «еще одно доказательство того, что западная буржуазия перестала представлять жизненные интересы Запада»^{203}. Эту функцию, по мнению Мариатеги, взял на себя революционный пролетариат.

Мариатеги придавал исключительно большое значение исходу борьбы различных альтернатив развития, развернувшейся в Европе. «В европейском кризисе решаются судьбы трудящихся всего мира… Европа является главной ареной, на которой развертываются события», — писал он^{204}.

Характерна эволюция Мариатегп в оценке Октябрьской революции. Если на первых, еще домарксистских, этапах своего идейного развития он расценивал большевизм как «восточное явление», то затем, по мере сближения с научным социализмом, эта оценка менялась, вылившись в конечном счете в резкую критику попыток идеологов европейской реакции обосновать свой антисоветский курс, используя предлог «восточной угрозы»^{205}.