Латники зачумлённого города

Ещё раз обсудив озвученные варианты, и попробовав придумать другие способы наказать виновных, мы остановились на трёх первых, как наиболее приемлемых. Хотя дядя Гоша требовал ужесточить наказание, и отправить в ссылку всех, а Кузьмин, наоборот, пытался смягчить наши решения, ссылаясь на гуманность, ожидаемую от суда. Но когда юристу напомнили, что у нас и так немного людей, а ночью мы могли потерять тех, кто приносит явную пользу, и получить пятерых нахлебников во главе с диктатором, он не стал больше настаивать. Что касается дяди Гоши, или, Георгия Степановича, как его называли все, кроме меня – удалось убедить нашего мастера в том, что чрезмерная суровость наказания сильно понизит воспитательный момент. Мы ведь не запугивать сообщество собираемся. Поэтому, приняв решение, начали вызывать заключённых.

Первым Бахром с Костей привели того, кто выглядел старше и увереннее других. Это его дежурные срезали пулями из травматов, после чего остальные растерялись и не смогли долго сопротивляться. Преступника посадили на табурет, и тот устроился с независимым видом, широко расставив ноги и скрестив руки на груди. Словно всё, что происходит в комнате, его совершенно не касается. Рассматривал он нас с пренебрежительным выражением лица, а вот я вглядывался в него с интересом. Среднего роста, широкоплечий, подтянутый, с правильными чертами холёного лица, этот молодой мужчина, наверное, ни в чём не привык себе отказывать. Но, не смотря на нагловатую усмешку, было видно по его бегающему взгляду, что он боится. И не напрасно. Первым тишину нарушил Кузьмин:

– Мы навели справки у тех, с кем вы успели пообщаться за всё время пребывания в убежище. Ваше имя Азамат, вам двадцать четыре года. Фамилию и отчество не спрашиваю, в нынешних обстоятельствах они роли не играют. До того, как Ташкент подвергся бомбёжке, вы занимались частным бизнесом, держали несколько мясных лавок. Для чего и откармливали овец, которые сейчас занимают одно из помещений. Это всё, что удалось узнать. Теперь вопрос – для чего понадобилось устраивать переворот, если всё благополучие убежища держится на тех, кого вы с подельниками хотели убить?

– С тем оружием, которое есть в хранилище, мы и сами прекрасно смогли бы ходить на поверхность, ничего сложного в этом нет, разве что идиотские железки выбросили бы. С огнестрелом гораздо важнее быстро двигаться, чем таскать бесполезную броню, которая неспособна защитить. Что и выяснили на шкуре пацана.

– Во-первых, – мне стоило большого труда сдержаться и не броситься на задержанного, так откровенно издевающегося над нами. – Рамиля убили не из огнестрельного оружия, а остро заточенной киркой, от которой, возможно, не защитил бы и бронежилет. Во-вторых, речь сейчас не о том, как лучше ходить на поверхность, а о демарше против порядка в убежище. Причина ясна – захватив оружие, вы могли занять позицию силы, и держать в страхе всех жителей. А на поверхность выгоняли бы других, сидя в безопасности и жируя за чужой счёт. Теперь о наказании. Мы выяснили, что за всё время, проведённое в убежище, ты ходил по помещениям с крайне занятым видом, при этом не делал ничего полезного, но столовую посещал регулярно. Теперь придётся отрабатывать в дальних помещениях за затвором: расчистка и так далее.

– А не пошли бы вы. Мало того, что овец моих присвоили, так еще и рабом своим хотите сделать? Уже за одно то, что скот в убежище появился, вы на руках меня должны носить. Прав был Рахматулла.

– Понятно. Это твоё последнее слово?

– Да. Чтобы вы сдохли.

– В таком случае, если это твой выбор, идти придётся тебе. Поскольку доверить тебе переноску грузов в группе на поверхности мы не можем, а запереть и кормить – слишком большая роскошь, остаётся только ссылка без права возврата. Кто «За»? Единогласно. Посадите его пока отдельно от остальных.

Неприятно наблюдать как, казалось бы, уверенного в себе, больше того – самоуверенного мужчину охватывает неконтролируемый ужас, мгновенно приведя его в состояние истерики, пробрав до мокрых штанов. Когда Азамата выводили, он извивался в руках бойцов, поджимал ноги и буквально визжал, умоляя простить его, уверяя, что согласен на любое наказание, лишь бы не высылка. Только вот доверия ему не было ни у кого, а рисковать мы не имели права. Только Алина беспомощно оглядывалась, лихорадочно сжимая пальцы сцепленных ладоней, открывала рот, чтобы что-то сказать, возможно, в защиту обречённого, и тут же закрывала. Она побледнела, ей явно было дурно, врачу, который своим решением приговорил человека к заражению распространившимися на поверхности вирусами. Но это было неизбежно. Кузьмин поморщился, глядя на мокрый табурет, и крикнул вслед охранникам:

– Молодые люди. Принесите, пожалуйста, другой стул! – и, уже глядя на закрывшуюся дверь, пробормотал, – А этот следует в моечную потом отправить.

Когда привели второго задержанного, следом за ним в комнату ворвалась воющая пожилая женщина. В сбившемся набок платке, с разорванным воротом платья, растрёпанная, она изо всех сил цеплялась за коренастого смуглого парня и пыталась отталкивать то Мельника, то Ниязова. Завывания периодически меняли тональность, становились прерывистыми, преходящими в стоны, особенно когда она напрягала все свои невеликие силы, чтобы хоть как-то изменить ситуацию. Из коридора в помещение метнулись Арсен с Никитой, и бережно под локти вывели женщину, которая в коридоре вдруг словно лишилась костей и обвисла на руках бойцов, заваливаясь вперёд. Теперь уже не выдержала Алина и кинулась прочь из комнаты, крикнув, чтобы продолжали без неё. Дверь закрылась, отсекая нас от дальнейших событий.

– Итак, Музаффар, – Кузьмин был спокоен, словно ничего не произошло, – Вы видите, до чего довели свою мать недавними действиями? Понимаете, что ваша ошибка может стоить ей жизни? Хорошо, если сейчас врачебная помощь даст положительный результат.

– Моя ошибка в том, что я не довёл начатое до конца. – Заключённый смотрел на нас зло, с ненавистью. – Если бы я сделал задуманное, я бы обеспечил самые лучшие условия для моей матери. Но вам помогал Шайтан, будьте вы прокляты. Зря Рахматулла не разрешил мне сделать пояс шахида, тогда при неудаче мы с матерью вознеслись бы в Рай.

– Даже так? – Кузьмин побледнел, брови его взметнулись вверх, собирая кожу на лбу глубокими морщинами. – Ну, в таком случае решение может быть только одно, ни о каких исправительных работах не может быть и речи. И, я думаю, все со мной согласятся.

Молчание послужило ответом юристу, несогласных не нашлось, возражать никто не стал. Преступника увели. Когда открылась дверь, пропуская его, Музаффар начал беспокойно озираться, но его никто не встречал. Понурив голову, парень пошёл между конвоирами. Следующим привели худощавого юношу, которого явственно трясло, когда он сел на табурет. Я даже обеспокоился, не пришлось бы и второй выносить для мытья, этак стульев не напасёшься. Одетый по последней моде, в коротковатые штаны, спортивную финку и тапочки на босу ногу, молодой человек смотрел в пол, и мы видели только его коротко стриженую макушку.

– Ну-с, Хусниддин, что вы можете сказать в своё оправдание? – юрист наслаждался процессом, видимо, всегда мечтал работать в суде, но по каким-то причинам не имел такой возможности.

– Я… – парнишка судорожно сглотнул, горло его явно пересохло от страха. – Меня… Мне сказали, что вы хотите всех узбеков заставить работать на вас… Я не хотел, чтобы мама с папой стали слугами. Они… То есть, сначала он… Ну, Рахматулла Олимович, а потом Азамат с Музаффаром, говорили, что так будет правильно. Ну, чтобы защитить правоверных.

– От кого, от правоверных? – Бахром за спиной паренька аж глаза вытаращил от удивления. – Но я и сам мусульманин. Да и многие здесь, в этой комнате. И решения принимаются совместно.

– Да я уже понял. Дурак я совсем. Простите меня, пожалуйста. Я отработаю… Ну, или как скажете.

– Мы подумаем. Раскаяние налицо, что можно считать смягчающим вину обстоятельством. – Юрист явно вошёл в раж. – А что вы можете сказать о двух других молодых людях? О Хуршиде и Отабеке? Что их побудило взяться за оружие?