Лавка

Румпош желает знать, откуда я взял эти открытки. Я молчу, мне надо сосредоточиться, надо перестроиться на неплаксивость: меньше чем двадцатью пятью ударами все равно не отделаться. Мне надо переместить всю твердость духа в свой зад. Я уже наловчился это делать.

Но тут вмешивается обстоятельство, которое отодвигает в сторону причитающееся мне наказание и как бы заявляет: давайте снабдим логическую линию жизни этого мальчика зигзагом, давайте отделим следствие от причины.

От заслуженной порки меня спасает покойница. Румпоша вызывают с урока как окружного голову, чтобы заняться этим делом. Умерла жена управляющего Будеритча, маленькая бледная женщина с узким носиком. Утром ее нашли в постели, она лежала и не двигалась. Еще вечером она пекла блины для своих детей, Ленки и Франце, а утром была уже мертвая, и запах остывших блинов овевал ее тело.

Люди говорят:

— Прикончили они ее.

— Да кто же ее прикончил?

— Дайте срок, разберутся.

— А чем прикончили-то?

— И в этом разберутся, когда найдут яд.

Будеритч состоит в связи с Мойкиншей, смазливой и разбитной солдатской вдовушкой.

Люди говорят: Будеритч уже с коих пор с Мойкиншей гарменирует (гармонирует).

Про Мойкиншу люди говорят: она как поглядит на мужика снизу вверх, мужик уже и готов. Будеритч с Мойкиншей крутили любовь, их застукали в копне сена, а еще на господском сеновале. Маленькая фрау Будеритч, наверно, совсем извелась, она и всегда-то была не особенно крепкого здоровья, но от такой срамоты вконец высохла.

Будеритчиху надо вскрыть (анатомировать). Вскрывают ее на другой день после обеда. Вскрытие совершается за прудом на холме, где стоит изба в две связи. Производят его доктор Хинкендорф из Дёбена и окружной врач из Гродка, которого зовут также санитарным советником. Оба прибывают в Босдом на автомобилях, только каждый со своей стороны. Автомобили урчат и гудят. Стекаются деревенские жители и устраиваются на лугу, перед холмом, на котором стоит изба: мужчины, женщины, дети, даже девяностопятилетняя Щецкиниха и та приковыляла, опираясь на клюку, рухнула в траву и зашамкала:

— Они у ей требуху взрежут или чего?

Кто-то шипит на Щецкиниху, чтоб она говорила потише, но старой Щецкинихе и самой осталось до смерти всего ничего, ее шиканьем не возьмешь.

— Как бы они у ей смертную одежу не разрезали, — шамкает она и втыкает свою клюку в кротовый холмик, после чего заводит «Хто знает, / Где ждет мене конец…».

Оба младшеньких покойницы, Ленка и Франце, сидят в толпе зрителей.

— А чего с вашей мамкой? — шепотом спрашивает мужебаба Паулина у маленького Франце.

— Спит она, — отвечает Франце.

Другие женщины набрасываются на Паулину, чтоб не приставала к бедному ребенку.

Из трубы поднимается голубовато-серый дымок от горящего в печи хвороста.

— Воду греют. Поди, умыться хотят, — идет шепоток среди зрителей. Все взоры устремляются на избу.

Свидетелями при вскрытии должны быть окружной голова Румпош и общинный староста Коллатч. Барон, староста по имению, не изволил явиться и просил передать, что неотложные дела службы призывают его в город. Погонщик волов Дорн, старик русско-немецкого происхождения, один из обитателей избы, прислуживает врачам. Он выходит, достает воду из колодца, кто-то о чем-то его спрашивает. Старый Дорн отрицательно мотает головой.

— Не-а, еще не взрезали, — гласит ответ.

Все стихает. Все хотят услышать, как вздохнет тело покойницы. Кто-то утверждает, будто трупы всегда вздыхают, когда их взрежешь. Разговор, на мой взгляд, страшноватый, я перебираюсь на другое место в толпе зрителей.

Каменщик со стекольного завода, гулитчский Краутциг, возвращается из Фриденсрайна после работы. Он видит ставших табором босдомцев, сбрасывает с плеч рюкзак и подсаживается к ним.

— Вскрытие? — спрашивает он. — А, это они отовсюду вырезают по кусочку и потом их исследуют, кусочки эти.

Жуткие разговоры. Мне снова приходится менять место.

Трактирщик приносит на плече ящик пива: мужчины заметно оживляются. Снова выходит из хаты старый Дорн и выплескивает кровавую воду из серой эмалированной миски на мусорную кучу. Тут я больше не могу выдержать, со всех ног бегу домой, забираюсь на сеновал и, сидя там, размышляю о Страшном суде. Суд этот состоится в грядущие времена, как сказал нам учитель Румпош.

Грядущие времена — это такие времена, которые не настали и еще долго не настанут. Когда малявочка Будеритчиха попадет на небо и предстанет перед богом, бог сразу увидит, что она ни в чем не виновата. Кто станет взрезать живот самому себе? Тогда бог велит предстать перед ним санитарному советнику Штеффену и доктору Хинкендорфу:

— Вы зачем ее разрезали?

— Потому что мы искали яд.

Тогда бог вызовет управляющего Будеритча и маленькую Мойкиншу и спросит:

— Вы грешили друг с дружкой?

Они не станут отрицать. Не имеет никакого смысла, потому что в день Страшного суда все сделаются прозрачные, как из стекла.

— Да, тайно грешили в стогу сена и на сеновале, — признаются Будеритч и Мойкинша.

Я знаю милое местечко, / Укрытое от глаз людских. / И там с тобой, мое сердечко, / Я взглядов не боюсь чужих.

Лишь бы Будеритч в день Страшного суда не имел при себе любовных открыток,а то бог еще, чего доброго, обвинит меня в смерти Будеритчихи.

Проходит два дня. Я слоняюсь повсюду как тень и почти ничего не ем. Наконец следует официальное сообщение: никто ее не отравил, и, стало быть, ее можно предать земле как обычную покойницу. В Шпрембергском вестникенапечатано, что Будеритчиха умерла по непостижимой воле божьей, но люди говорят, будто она умерла с горя, горе — это все равно что невидимый яд.

Все люди, которые торчали на лугу, когда вскрывали тело маленькой жены управляющего, исправно являются к погребению.

Каретник Шеставича говорит:

— Покойница-то не проштая.

А Франце радуется, потому что все женщины гладят его по голове и говорят бедный мальчик,а не проклятый сорванец,как обычно.

Женщины желают выяснить, как будет себя вести Будеритч, будет взаправду плакатьили только делать вид.Некоторые даже надеются, что во время этих необычных похорон что-нибудь приключится.

Я иду в первых рядах погребальной процессии, поскольку нашу кобылу тоже запрягли в катафалк. На ней черная бархатная попона, которая покрывает даже голову и уши, только хвост торчит сзади, а для глаз проделаны две дырки. Дедушка ведет ее под уздцы. С другой стороны вышагивает горшечник Тинке и ведет свою лошадь, тоже укрытую попоной. Наша кобыла делает вид, будто впервые меня видит, но это ей не поможет, я все равно узнаю ее по копытам.

Управляющий Будеритч плачет. Все мужчины плачут, когда у них умирает жена. Управляющий подходит к яме и бросает на крышку гроба три пригоршни желтого песка и говорит: