Лавкрафт

Но эти влияния достаточно слабы, хотя они и могли подтолкнуть Лавкрафта к разработке отдельных сюжетных ходов повести. Главную же идею и основной посыл сюжета он обдумывал как минимум с начала 30-х гг. Еще в 1930 г., в одном из писем к К.Э. Смиту, он предлагает финал истории о страннике по времени — главный герой должен обнаружить в руинах древнего города разложившийся папирус, написанный его собственным почерком. В 1932 г. в очередном послании Лавкрафта к другу в Оберн уже полностью представлен сюжет с обменом разумами через громадные промежутки времени, хотя в нем пока нет идеи Великой Расы и картин созданной ею цивилизации. А в ноябре 1934 г. Лавкрафт написал первоначальный краткий вариант «За гранью времен», однако быстро понял, что не хочет ограничиваться невнятной скороговоркой. В итоге текст разросся до существующего объема, и это пошло ему на пользу.

Издательская судьба повести оказалась неудачной с самого начала — Лавкрафт даже не попытался пристроить ее хоть куда-либо и просто отослал в феврале 1935 г. рукопись Дерлету. Тот, видимо, также не пришел от нее в восторг и не стал посылать ни в «Уиерд Тейлс», ни в какой-либо другой журнал. Повесть увидела свет только в июньском номере «Эстаундинг Сториз» за 1936 г.

Особый интерес в описании цивилизации Великой Расы представляет ее социальное устройство. Лавкрафт писал: «В целом Великая Раса представляла собой единую нацию — свободное объединение или союз — с общими институтами управления; правда, административно они делились еще на четыре особых самоуправляющихся региона. Политическая и экономическая система в каждом из них была некой разновидностью социал-фашизма, с рациональным распределением основных ресурсов и стоявшим у власти Государственным Советом, в выборах которого принимали участие все прошедшие особый образовательный и психологический ценз» [394] . Эти замечания бросают четкий свет на политические взгляды Лавкрафта середины 30-х гг. XX в.

394

394. Там же. С. 502.

Можно определенно утверждать, что его политическим идеалом в то время стал социализм с заметным фашистским оттенком. Вместе с тем радикальные версии социалистических теорий вызывали у фантаста лишь явное раздражение. Коммунизм он ненавидел, а большевистскую революцию в России рассматривал исключительно как бедствие и катастрофу. Лавкрафт считал социализм неизбежным последствием развития технологической цивилизации, при которой машины отнимают у людей возможность заработка. Дабы предотвратить разрушительное восстание обездоленных, правительство должно заняться регулированием экономики. Иначе неизбежен всеобщий разрушительный бунт и крах цивилизации, сопровождающийся гибелью западной культуры. (Именно так Лавкрафт, толком не разбиравшийся в хитросплетениях русской истории, воспринимал и события 1917 г. в России.) Он скептически отзывался о коммунистических увлечениях Ф. Лонга и Р. Барлоу и с юмором воспринимал их попытки просвещать его в теории марксизма.

Лавкрафт считал, что правительство должно осуществлять контроль над ресурсами (в том числе и над энергетикой), ввести сокращенный рабочий день, но с большей оплатой рабочего времени, предоставлять социальные пособия и пенсии. В наше время в такого рода предложениях нет ничего оригинального, но для США первой половины XX в., с их культом свободного рынка и невмешательства в экономику, они выглядели даже радикально. Хотя в реальности Лавкрафт никаким фашистом (во всяком случае, в области экономики) не был. Максимум — умеренным социал-демократом. Он четко заявлял о себе: «С 1931 года я являюсь тем, кого, вероятно, можно было бы назвать социалистом — или, как у русских, меньшевиком, как отличного от большевика» [395] .

395

395. Цит. по: Спрэг де Камп А. Указ. соч. С. 472.

Причем «социалистические» убеждения Лавкрафта были настолько умеренным, что даже «Новый курс» администрации Ф.Д. Рузвельта в качестве программы реформ в США его вполне устроил. Он активно защищал политику президента-демократа в своих политических статьях. Готовность поддержать новую администрацию Белого дома дошла у Лавкрафта до того, что он смирился даже с ликвидацией «сухого закона». Отмену «восемнадцатой поправки» он, конечно же, воспринял без энтузиазма, но спокойно и даже с циничным равнодушием, подчеркивая, что в мире есть проблемы поважнее свободной продажи алкоголя. И впоследствии, пусть Лавкрафт иногда и ворчал по поводу умеренности Белого дома в проведении реформ и их недостаточной «социалистичности», он все же оставался верным сторонником Ф.Д. Рузвельта.

Если где и можно обнаружить некие «фашистские» воззрения Лавкрафта, так это в его представлениях о том, что власть следует сконцентрировать в руках небольшой группы ответственных людей. Но здесь речь идет скорее о некоей разновидности «меритократии», чем о господстве одной тоталитарной партии и отрицании демократических процедур вообще. Во всяком случае, в тех эпизодах «За гранью времен», где речь идет об идеальном обществе, созданном Великой Расой, оно описано следующим образом: «Автоматизированная промышленность не требовала к себе большого внимания со стороны граждан, оставляя им много свободного времени для занятий на интеллектуальном и эстетическом поприщах. Наука у них достигла небывалого уровня развития, искусство превратилось в необходимый элемент жизни, хотя в тот период, к которому относились мои сновидения, оно уже прошло свой зенит. Технический прогресс стимулировался постоянной борьбой за выживание и необходимостью поддерживать функционирование хозяйства огромных городов в условиях повышенной геологической активности. Преступления были крайне редки; не последнюю роль в этом играла исключительно эффективная полицейская служба. Виды наказаний варьировались от лишения привилегий и заключения в тюрьму до смертной казни или полной эмоциональной ломки сознания и никогда не применялись без предварительного тщательного расследования всех мотивов преступления» [396] .

396

396. Лавкрафт Г.Ф. За гранью времен. Пер. В. Дорогокупли// Лавкрафт Г.Ф. Затаившийся страх. Полное собрание сочинений. Т. 1. М., 1992. С. 502–503.

Реальные эксперименты по построению фашистского общества Лавкрафта явно не устраивали. Правление Муссолини в Италии его разочаровало, Гитлера он называл шутом и не воспринимал всерьез. Английские нацисты, несмотря на одно высказывание в поддержку О. Мосли, также казались Лавкрафту слишком несерьезной организацией. Доморощенных же американских фашистов, вроде «Черного легиона» или «Серебряных рубашек», он считал группками ни на что не способных политических клоунов. И в общем-то был прав.

Лавкрафта любят попрекать высказываниями в поддержку Гитлера, но, во-первых, надо помнить, что это были замечания из частных писем, да еще и сделанные в начале 30-х гг. Тогда никто не подозревал, что из экстравагантного оппозиционного немецкого политика может вырасти «великий фюрер германской нации», способный развязать очередную мировую войну. А во-вторых, Лавкрафт положительно оценивал лишь некоторые аспекты политики Гитлера, в первую очередь стремление пересмотреть несправедливые условия Версальского договора. Сам же Гитлер чем дальше, тем больше вызывал у него настороженность. И если в начале 30-х он считал его паяцем, то позже был вынужден признавать, что тот «реально опасен». Доживи Лавкрафт до начала Второй мировой войны, он бы, несомненно, как и в Первую мировую, писал яркие публицистические статьи в поддержку Британии, а не Третьего рейха.

Невольную симпатию вызывал у Лавкрафта расизм и антисемитизм Гитлера, однако и здесь не надо преувеличивать масштабы явления. Он до конца жизни оставался до абсурда уверен в умственной неполноценности чернокожих, но никогда не демонстрировал своих взглядов публично. А весь антисемитизм Лавкрафта сводился к дежурному ворчанию в письмах на «еврейское засилье» в журналистике и издательском деле. Его теоретические высказывания о необходимости защиты культуры «коренного арийского населения» от чуждых влияний также выглядят только «благопожеланиями», оторванными от политической реальности. И уже в 1936 г. он резко критиковал антисемитскую политику нацистов: «У основного еврейского вопроса есть свои трудные культурные аспекты, но биологически нездоровая позиция нацистов его не разрешает… Практически любой путь разрешения лучше, нежели деспотичный и антинаучный, выбранный нацистами…» [397] Думаю, что Лавкрафт пришел бы в ужас и негодование от реальной практики «защиты арийских ценностей», осуществлявшейся в нацистской Германии во время войны.

397

397. Цит. по: Спрэг де Камп Л. Указ. соч. С. 476.

Весьма любопытны и его культурные воззрения середины 30-х гг. По понятным причинам ближе всего Лавкрафту был мир фантастической литературы всех направлений, но относился он к нему с огромным скепсисом. Как ни странно, мастер хоррора очень ценил писателей-реалистов и сожалел, что не обладает ни малейшей склонностью к созданию чисто реалистических текстов. Он признавался, что пытался создавать нефантастические тексты, но результат оказался настолько плачевен, что все эти опыты были безжалостно уничтожены. Лавкрафт честно отмечал: «Хоть я и испытываю глубочайшее уважение к авторам реалистичной прозы и завидую тем, кто способен создавать удачное отображение жизни в повествовательной форме, после осуществленных проб я с грустью осознал, что это та область, что определенно закрыта для меня. Действительность такова, что там, где затрагивается реальная, неприкрашенная жизнь, мне абсолютно нечего сказать.

Жизненные события столь глубоко и хронически неинтересны мне — да и в целом я знаю о них так мало, — что я не могу выдумать ничего связанного с ними, что обладало бы живостью, напряженностью и интересом, необходимыми для создания настоящего рассказа» [398] . Из соотечественников и современников он достаточно высоко ставил Т. Драйзера и С. Льюиса, интересовался У. Фолкнером и терпеть не мог Э. Хемингуэя. Но в целом его мнение о состоянии англоязычной литературы оставалось прежним — пик ее развития пришелся на XVIII в., а дальше шла только постепенная деградация. Лучшим же писателем современности Лавкрафт считал М. Пруста, чьи романы «По направлению к Свану» и «Под сенью девушек в цвету» привели его в настоящий восторг.

398

398. Там же. С. 487.