Лавровы

Мужчина свернул направо, к Знаменской площади, а оттуда пошел по Невскому проспекту.

Невский проспект был необыкновенно пуст и тих. Каменная громада домов казалась лишенной жизни. Старушка шла за тележкой испуганно и виновато. Она шла несколько сбоку, чтобы широкая спина мужчины в овчинном полушубке не мешала ей поглядывать на поклажу. Молодой человек сутулился, подняв воротник и сунув руки в карманы: ему было холодно.

— Ерунда, — сказал он наконец. — Для чего тебе нужно было возвращаться сюда!

— Юрочка, не спорь с матерью, — ответила старушка, и в голосе ее послышалось нечто уверенное, омолодившее ее сразу. — Мать знает, что делает.

— Мы из-за тебя уже пятый год мотаемся, неизвестно зачем и почему. Нужно с ума сойти, чтобы возвращаться сюда!

— Юрочка, — повторила старушка, — не спорь с матерью. И не пятый год, а третий.

— Уж если на то пошло, то четвертый. Но это сумасшествие!

Они медленно двигались по умирающим пустынным улицам Петрограда. Тележка свернула на Садовую улицу. В конце ее, невдалеке от мостика к Лебяжьей аллее, возчик остановился.

— Отдохнуть надо, — сказал он, разминаясь и стягивая рукавицы.

Старушка с сыном тоже остановились.

— Отдохнуть надо, — повторил возчик и хлопнул по корзине рукой. — Хлеба дайте, с утра не ел.

Старушка вся, с ног до головы, вздрогнула.

— Товарищ, — заговорила она возбужденно, — мы вам все дадим, только довезите. Я даже дам кусок сахара. Я сама большевичка. Это мой сын — он работал в Народном комиссариате просвещения в Харькове, а я — в Чрезвычайной комиссии.

Она действительно работала одно время в Чрезвычайной комиссии по ликвидации неграмотности.

— Вы, пожалуйста, довезите нас, — продолжала старушка. — Нам очень спешно, по государственной необходимости. Вы, наверное, пролетарий? Я очень люблю пролетариат, и сын мой любит, и еще мой покойный муж страдал за вас в институте. Мы совсем бедные, мы сами — пролетариат, но мы дадим вам из последнего.

Она выпустила еще много совершенно лишних слов.

Сын отвернулся, сжимая кулаки, и стукнул ногой по мерзлой, в ухабах, мостовой. Даже по спине его видно было, до чего он взбешен. Мать успокаивающе и убеждающе подмигнула сыну, словно глядела ему в глаза, а не в лопатки.

Возчик слушал ее с некоторым удивлением. Он мало что понял, но убедительные интонации подействовали на него. Он надел рукавицы и двинул тележку дальше. Старушка торжествующе взглянула на сына и совершенно неожиданно произвела некий удовлетворенно-чмокающий звук, который приличен был бы юноше, но не такой почтенной женщине. При этом она даже прищелкнула пальцами левой руки, что уже совсем не шло к ней. Коричневые шерстяные перчатки заглушили звук щелчка.

На Троицком мосту и дальше, на Каменноостровском проспекте, было пустынно и тихо.

За мертвым «Аквариумом» сын заговорил:

— Безумная идея! Прямо с вокзала ехать к малознакомым людям. Да, может быть, их теперь и нет тут совсем!

— Не волнуйся, — возразила мать. — Ведь мы списались, ты сам это прекрасно знаешь. Не беспокойся, Жилкины не пропадут, они при всяком режиме устроятся. Не такие люди.

Сын пожал плечами.

— Ты не должен спорить с матерью, — продолжала старушка и заволновалась: а вдруг их действительно нет? Это было бы так на них похоже!

Она уже хотела обвинить сына в том, что они вернулись в голодный Петроград, когда возчик, остановив тележку, осведомился:

— Вам к какому дому?

— Вот к тому, к серому, — заторопилась старушка. — Подъезжай туда. — Она произнесла последние слова, слегка выпрямившись, так, словно подъезжала в экипаже. Но тут же опять ссутулилась. — Вот этот дом, товарищ. Пожалуйста!

У подъезда мать и сын поссорились. Сын сел на корзину и отказался идти наверх — стучать в квартиру Жилкиных. Он посылал наверх мать.

— Я не могу вламываться ни с того ни с сего к чужим людям. Зачем я буду это делать? Ступай сама. Ты это затеяла, ты и расхлебывай.

— Юрочка! — говорила мать, указывая глазами на возчика. — Ты не должен так разговаривать с матерью.

В руке она все еще держала поднос.

Возчик, сложив все вещи к подъезду, неожиданно вступился за Клару Андреевну:

— Нехорошо, гражданин! Это вам мамаша. Мамашу жалеть надо.

Клара Андреевна заулыбалась, но немедленно же стала защищать Юрия:

— Он очень болен. Он страшно устал и с ног валится. Я сама пойду, Юрочка, сама.

— Да уж я пойду! — воскликнул Юрий и встал с корзины.

— Нет, уж я теперь пойду! — заспорила мать.

— Ты хочешь злодея из меня сделать? — шипел Юрий. — Я не злодей. Я пойду!

Они спорили бы еще долго, если бы Клара Андреевна вдруг не испугалась, что пропадут вещи. Пока она пересчитывала узелки, Юрий вошел в подъезд и поднялся по лестнице в третий этаж. Он стучал в дверь, обитую драной клеенкой, до тех пор, пока наконец не услышал голос:

— Кто там?

Через несколько минут возчик втаскивал вещи в квартиру Жилкина. Клара Андреевна суетилась, стараясь одновременно и поздороваться с Жилкиным, и уследить за возчиком, и сообразить, сколько хлеба надо отрезать за доставку вещей с вокзала.

Жилкин неподвижно стоял в прихожей. На нем был пиджак, надетый на рубашку без воротника. Штаны висели на ногах, как шаровары. Волосы и борода были у него совсем седые.

Клара Андреевна принялась развязывать один из узелков, заслоняя его всем своим ссохшимся телом. Она не хотела, чтобы возчик и Жилкин видели содержимое узелка. Придав лицу невинное выражение, она отломила кусочек хлеба и протянула его возчику.

— Это за такой-то конец! — рассвирепел возчик.

Юрий выдернул из узелка буханку фунта в три весом и, прежде чем мать успела ахнуть, сунул ее возчику. Тот поблагодарил и ушел. Клара Андреевна хотела закричать на сына, но сдержалась. Она научилась сдерживаться.

— Где поднос? — забеспокоилась она. — Юрий!

Поднос лежал на корзине: она сама положила его туда.

Клара Андреевна сообразила, что пришло время вступить в какие-нибудь отношения с хозяином квартиры.

Старик Жилкин сказал, растерянно мигая глазами:

— Ну вот, вы тут уже сами распоряжайтесь — Наташи нету.

— Мы так благодарны вам за приют! — ответила Клара Андреевна. — Я буду помогать Наташе по хозяйству. Наташа скоро вернется?

— Нет, она не вернется, — перебил Жилкин.