Лазарь и Вера (сборник)

После того, как приветливая секретарша с ласковыми зелеными глазами (только теперь Александр Наумович заметил, что у нее зеленые, совершенно кошачьи глаза) произвела окончательные подсчеты, Фил присел к стоявшему в вестибюле столику с ворохом рекламок и выписал чек на 1500 (одну тысячу пятьсот) долларов.

Когда Александр Наумович, заглянув Филу через плечо, увидел эту цифру, он вдруг вспомнил, что именно такой суммы, как говорили ему осведомленные люди, было достаточно, чтобы издать его книгу.

По дороге домой, сидя на заднем сидении с клеткой на коленях, Александр Наумович размышлял об этом странном совпадении, а также о том, что произошло вчера, и лицо у него было при этом такое хмурое, удрученное, что Фил, посматривая на брата в боковое зеркало, решил его немного развеять. Слегка отклонясь в сторону, он показал ему свой бизнес — большой, на два этажа обувной магазин. В искусно декорированных витринах красовались образцы модной обуви, а вдоль фасада располагались огромные буквы, из которых для Александра Наумовича не сразу сложилось Koretsky’s... Фил рассказал, что купил магазин у прежнего разорившегося владельца, все внутри переоборудовал, нанял новых работников, наладил контакты с ведущими фирмами — и дело пошло. «Видно, — весело подмигнул он в зеркальце, — сказалась наша семейная традиция...» — «Но ведь это, должно быть, потребовало уймы денег!..» — удивился Александр Наумович. — «А как же... Без денег в Америке ничего не делается...» — «Откуда же они у тебя взялись?..» — «А вот уж это, брат, не по-американски... Здесь о таких вещах спрашивать не принято...» Александр Наумович прикусил язык, но вопрос остался... Впрочем, сейчас было не время об этом задумываться.

Дома их ждал приготовленный Нэнси обед. Сама она вела себя как ни в чем не бывало, о вчерашнем, да и то косвенно, напоминал только легкий, из какой-то воздушной ткани халатик в мелких переливчатых блестках, — о нем, прищелкнув языком, Фил сказал, что куплен он на Елисейских полях... Они выпили по бокалу привезенного оттуда же, с Елисейских полей, какого-то уксусно-кислого вина, от которого, предчувствовал Александр Наумович, у него разыграется язва, но^ поскольку пили за здоровье присутствующего при этом Фреда, он не мог не выпить, и он выпил полный бокал не морщась.

В это время по телевизору шла информационная программа, как обычно, в стремительном темпе, так что с трудом удавалось ухватить, на какую точку земного шара нацелен телеэкран, где именно люди стреляют, взрывают, жгут и давят танками друг друга, где, в какой части света рушатся дома, бегут санитары с носилками, кричат и плачут дети, сгребают в кучи свежие, залитые кровью трупы... То ли это Босния, то ли Африка, то ли Израиль, то ли Россия... Они ели, запивали вином, Фил и Нэнси наперебой рассказывали о Париже, о Лондоне, Фред, наевшись, растянулся на своем излюбленном месте — перед камином, и Фил, заметив, что Александр Наумович слишком пристально следит за экраном, плохо вникая в описание дорожных приключений, с досадой выключил телевизор, заметив, что все это не наши проблемы...

Александру Наумовичу это показалось обидным и несправедливым — возможно, под влиянием выпитого вина, но, возможно, вино было тут ни при чем.

— Отчего же — не наши... — возразил он. — Это как раз наши проблемы... Я об этом и книгу написал — «Все люди — братья».

— «Все люди...» — кто?.. — переспросил Фил.

— «... братья», — подсказал Александр Наумович. — «Все люди — братья», — повторил он. И принес, положил перед Филом голубую папку, распустив предварительно завязочки.

— «... и сестры», — сказала Нэнси, перегнувшись через стол и заглядывая в раскрытую папку. — Надо назвать: «Все люди — братья и сестры», ведь в Америке феминизация, так чтоб не говорили, что нас, женщин, дискриминируют...

— Никто ничего не станет говорить, потому что у книги нет издателя, — пробормотал Александр Наумович, не вступая в спор. И вздохнул.

— Нет издателя, дорогой мой, это еще полбеды, — полистав рукопись, произнес Фил. — У нее не было бы читателя... Кто и зачем стал бы это читать?.. — Он захлопнул папку и вложил в руки Александру Наумовичу.

Александр Наумович попытался ее завязать, но пальцы его дрожали, ленточки соскальзывали, не желая затягиваться в узелок.

— Разве не ясно, что происходит... Что творится в мире... — твердил он, ни к кому не обращаясь, и хотя разница между братьями была всего в три года, сейчас могло показаться, что разница между мгновенно осунувшимся, постаревшим Александром Наумовичем и вальяжно рассевшимся за столом Филом по крайней мере лет десять.

— Все так, — сказал Фил, — согласен... Однако что до всего этого мне, тебе?.. У американцев есть мудрая пословица: «Делай только то, что в твоих силах, остальное предоставь господу богу...»

— В таком случае на его долю придется слишком многое, — сказал Александр Наумович, затянув наконец тесемки.

24

Он улетел из Нью-Йорка на следующий день, так и не повидав ни Metropolitan museum, ни статуи Свободы, не поднявшись на Эмпайр-билдинг и, как ни странно, не жалея об этом. Он был сыт Нью-Йорком по горло. И когда знакомые впоследствии просили его рассказать о своих впечатлениях от «столицы мира», ему вспоминался котик Фред — и он предпочитал отмалчиваться. Кстати, утром в день отъезда он успел сходить в магазин, расположенный неподалеку, и купить там для кота ошейничек взамен прежнего, разрезанного при поступлении в Animal clinic. Александр Наумович сам надел на Фреда этот ошейничек — чрезвычайно элегантного вида, эластичный, с изящной застежкой — и они расстались друзьями, Фред благосклонно разрешил пожать ему на прощанье лапку, в Америке это называется — shake hands.

Последней ночью в Нью-Йорке Александру Наумовичу не спалось. Он вернулся мыслями к своей книге. Он и сам теперь начал кое в чем сомневаться. «Все люди — братья»... Все ли?.. Возможно, не стоит быть таким категоричным?..

Зато в самолете он, как всегда, заснул и проспал весь полет — около двух часов. И снилось ему, что все его друзья — и Регина, и Арон Львович, и Игорь Белоцерковский — все звонят и наперебой предлагают себя в спонсоры для издания его книги... Ему, разумеется, было это приятно, хотя удивляло: ведь он никого ни о чем подобном не просил... Сон был длинный, Александр Наумович проспал до самого Кливленда и ему не хотелось просыпаться.

А ОН НЕ УМЕЛ ПЛАВАТЬ

Очень странная история

1

Многие потом говорили, что Марк попросту не умел плавать... И верно — не умел. Точнее не то чтобы не умел, а разучился. Было это давным-давно, в Одессе, на Ланжероне, где он заплыл как-то раз далеко за буек, и тут свирепая судорога клещами впилась ему в ногу. Он бы, возможно, утонул, не окажись поблизости прогулочный катер... Но с тех пор, если Марк и входил в воду, так только чтобы поплескаться у самого берега, неодолимое чувство страха не пускало его на глубину.

Однако другие считали все это выдумкой, чудачеством, поскольку Марк и в самом деле был чудаком. У него и внешность была чудаковатая: небольшого росточка, с коротенькими, быстро-быстро семенящими ножками, с круглой, как шар, порядком полысевшей головой и младенчески-пухлыми губами, словно только что оторвавшимися от соски... И светло-голубые глаза его за толстенными стеклами очков выглядели непомерно огромными и удивленно-вопрошающими — как у младенца. Мало того, у него и фамилия была, по нынешним временам, прямо-таки анекдотическая: Рабинович... Из-за этой фамилии Марка год за годом вычеркивали в министерстве из списка тех, кого посылали в гастрольные поездки, причем не только за рубеж, но и по стране, и вычеркивали не зря, поскольку бог весть, что там произошло бы в Праге или той же Варшаве (что до разных Парижей, так про них тогда нельзя было и помыслить), но и в периферийных городках, куда он приезжал в составе концертной бригады, рядом с его фамилией не редко появлялись надписи вроде: «Абрам, где твоя Сарра?» или «Убирайся в свой Израиль!»