Лазарит

Она выбросила эту мысль из головы, спешилась и принялась оглаживать лошадь, негромко и ласково приговаривая. От подъема арабка даже не запыхалась, ее бока оставались сухими. Удивительное создание! Преподнося такой великолепный подарок сестре Ричарда, Саладин явно пытался расположить Иоанну к себе. Зачем? Надеялся ли он приобрести в лице Пионы союзницу? Или дело только во всячески восхваляемых великодушии и щедрости султана?

Оставив лошадь, Джоанна подошла к краю площадки и взглянула на убегающую вниз тропу. Только теперь на ней появились шотландцы — их голоса и стук осыпающихся из-под копыт камней казались едва различимыми из-за неумолчного стрекота цикад. Солнце поднималось все выше, становилось жарко, и Джоанна отбросила за спину длинные концы розовой вуали.

Оглянувшись, она вновь обвела взглядом каменистую площадку, и ощущение, что это место ей знакомо, снова вернулось к молодой женщине. Неожиданно она припомнила, что почти так же выглядела покатая поляна на горе Химера близ Олимпоса, куда они поднимались с Мартином. Но на склонах Химеры там и сям из-под земли вырывались языки пламени, и это выглядело необъяснимо и пугающе. Взволнованная, Джоанна жалась к Мартину. Рядом с ним она ничего не боялась, но это было жестокой ошибкой! Именно его — своего защитника и спасителя, своего негаданного возлюбленного, — ей следовало опасаться больше всего.

Там, среди языков подземного огня, они упоенно целовались, а затем Мартин подхватил ее на руки, как перышко, и унес под сень деревьев. И опять случилось то, что происходило между ними всегда — нежность, жгучая тяга, слияние, ошеломляющий экстаз…

«Ты подарил мне меня», — шептала в тот миг Джоанна, чувствуя себя бесконечно счастливой и любимой. О, как же она ему доверяла! А потом едва не умерла от горя, увидев возлюбленного в скорбном одеянии лазарита.

Уильям пытался убедить ее, что в то роковое утро в порту Лимассола она просто обозналась. Он старался успокоить ее, и Джоанна была благодарна ему за это. Однако его расспросы о Мартине все больше смущали ее. Она старалась отвечать честно и прямо… но не всегда договаривала. По крайней мере умолчала о том, что с Мартином был рыжий оруженосец по имени Эйрик, могучий воин с очень приметной внешностью. Чем это могло помочь или помешать Уильяму? Несомненно, ее брат о чем-то догадывался или знал о Мартине нечто такое, что не было ей известно; но делиться своими соображениями с Джоанной он не спешил.

После всего пережитого у нее не было ни сил, ни смелости допытываться, чем вызваны его бесчисленные вопросы. Уильям сделал для нее главное: вернул ей надежду, что странное любовное приключение не грозит ей смертельной бедой. И тем не менее велел время от времени проверять чувствительность пальцев на руках и ногах.

При мысли об этом ей вдруг стало холодно даже на солнцепеке. Она порывисто шагнула к колючим зарослям можжевельника и, сорвав с руки перчатку для верховой езды, стиснула в ладони колючую ветку. Боль была такой, что Джоанна тихонько ахнула. Ну вот, все в порядке… Прошлое уже в прошлом — и да пребудет с ней всегда милость Пресвятой Девы! А Мартин… Ей следовало бы презирать и ненавидеть его. Но не было силы, которая могла бы изгнать воспоминания о кратком и ослепительном миге счастья из ее сердца…

— Непростительная глупость!

Она произнесла это так громко и с такой нескрываемой яростью, что лошадь метнулась в сторону, и Джоанне пришлось успокаивать чуткую арабку.

Шотландцы были уже близко. Лошадь Джоанны призывно заржала, почуяв приближение их коней. И вдруг ей ответило заливистое ржание с другой стороны. Затем послышался топот множества копыт, за стволами деревьев замелькали силуэты всадников.

Большой отряд сарацин появился на тропе почти одновременно с запыхавшимися шотландцами. Возглавлял его представительный вельможа в великолепном персидском кафтане, шитом золотом, сабля на его поясе сверкала алмазной насечкой, а голубой шелковый тюрбан был скреплен переливающимся аграфом. Вельможа поднял руку, вынуждая своих спутников придержать коней, и, прищурив темные внимательные глаза, стал наблюдать, как шотландцы выхватывают оружие и обступают вверенную их попечению знатную особу. Затем он перевел взгляд на даму, отметив ее богатую одежду, сверкающую рубинами диадему и лошадь поразительной красоты, нервно приплясывающую на месте. На устах сарацина зазмеилась довольная улыбка.

Осберт Олифард с обнаженным мечом в руке заслонил собой Джоанну.

— Уезжайте, миледи! Мы задержим неверных. Скачите немедленно, сказано вам!

— Но как, во имя Господа? — с отчаянием отозвалась Джоанна. Их уже окружали со всех сторон многочисленные сарацинские воины.

И тут наблюдавший за этой сценой предводитель заговорил на лингва франка: [137]

— Благородная госпожа, успокойте ваших храбрых рыцарей! Иначе может случиться, что ангел смерти Азраил явится за их душами до назначенного часа!

137

Лингва франка — смешанный язык на основе латыни, служивший универсальным средством общения в Средиземноморье в Средние века.

То, что сарацин говорит на понятном языке, пусть и неверно произнося многие слова, удивило всех — и Джоанну, и ее свиту. Они переглянулись между собой, но не двинулись с места. Сарацин продолжал:

— Мы никому из вас не причиним вреда. Я рад этой встрече и прошу вас следовать за мной.

— Куда? — спросила Джоанна. — В плен?

Вельможа рассмеялся.

— Нет, я приглашаю вас быть моими гостями. Клянусь в том милосердием Аллаха, — да пребудет он вовеки славен! — сарацин воздел открытые ладони к небу, а затем неожиданно улыбнулся, показав великолепные белые зубы, особенно яркие по контрасту со смуглой кожей его лица. — Неужели вам, назареянам, так трудно поверить, что я всего лишь следую закону гостеприимства, который свято чтут мои единоверцы. Вам ведь известно, что сейчас между нашими народами перемирие, — не так ли, благородная госпожа Джоанна? — Он слегка склонил голову, обернувшись к молодой женщине, которая не могла вымолвить ни слова, пораженная происходящим.

Ее замешательство развеселило сарацина еще больше. Его заразительный смех, словно в зеркале, отразился на лицах его спутников — те тоже заулыбались и опустили сабли.

Эмир проговорил, прижав руку к груди:

— Я повторяю свое приглашение. И пусть покроют пятна проказы того, кто первым осмелится начать ссору, когда между нашими правителями — мир.

Упоминание о проказе заставило Джоанну вздрогнуть. Она вполголоса велела шотландцам убрать оружие и не выказывать враждебности, сама же шагнула к своей лошади. К ее удивлению, знатный сарацин мгновенно оказался рядом и, сложив руки в замок, помог ей подняться в седло. Это произвело впечатление даже на хмурых шотландцев. И все же Осберт спросил:

— Вы клянетесь, что это не ловушка? Откуда нам знать, можем ли мы довериться сарацинам…

— Я сказал, что вы мои гости, — обернулся к рыцарю мусульманин. — К тому же, — добавил он, уже направляясь к своей лошади, — иного выхода у вас и нет.

Осберт едва сдержал себя, чтобы снова не выхватить меч, но удар в спину врага был бы и ударом по его чести.

Кавалькада далеко растянулась по тропе. Джоанна ехала рядом с вельможей, не сводившим с нее глаз, а шотландцы следовали за ней на некотором расстоянии, окруженные сарацинскими воинами.

— Могу ли я узнать, кому обязана знакомством с восточным гостеприимством? — наконец спросила Джоанна, взглянув на незнакомца. Его пристальное внимание начинало ее утомлять.

— О нежная пери, я всего лишь эмир великого султана Саладина. А зовут меня… Наши имена слишком трудны для франков, поэтому вы можете звать меня просто Малик.

— Однако вы неплохо владеете лингва франка, — заметила Джоанна, не желая выказывать смущение. Знатной даме не подобает смущаться — с кем бы она ни говорила.

— Я хочу знать все о народе, с которым воюю, — заметил спутник, по-прежнему улыбаясь. — А языку белоголовых франков меня обучила одна женщина из гарема моего отца. Но это было давно, и многое уже позабылось.

И тем не менее говорил этот человек неплохо. Но кто он?

С виду эмир уже не юноша, хоть и не стар. Однако его холеная борода кое-где пронизана светлыми нитями седины. Под великолепным бледно-голубым тюрбаном его лицо кажется особенно смуглым, а в темных глазах то и дело вспыхивают искорки веселья, да и легкие морщинки в уголках глаз свидетельствуют скорее не о возрасте, а о привычке смеяться. Овал лица благородно удлинен, нос тонок и изогнут, как у ястреба. По европейским меркам он не красавец, но по-своему привлекателен — худощавый, отлично держащийся в седле, с выправкой опытного воина. И в его манерах явственно чувствуется привычка повелевать. Вот и сейчас: одним движением руки эмир остановил отряд на просторной поляне, и ближайший воин придержал его коня, пока он спешивался.