Льды уходят в океан

...Райтынэ из чума не выходила. Некогда.

Одно платье примерила, другое — не очень красиво. То широкое в талии, то узкое, то длиннее, чем надо. Расплакаться бы от горя, да какие ж там слезы, когда вся душа поет. Разве думала-гадала, что счастье придет так неожиданно? Неделю назад сказали бы, что придет, — не поверила бы. И сейчас еще не совсем верит. Бегает-бегает по чуму, потом вдруг остановится как вкопанная и замрет на месте. Стоит и не дышит. А вдруг это все неправда? Может, она сама все это придумала, чтоб поиграть в свое счастье, как в детстве играла в куклы?

Подумает так — и сразу побледнеет, будто с сердцем плохо. Хорошо, Хэнча уже несколько раз в чум приходил. Переступит через порог, крикнет:

— Спрашивает, однако, как дела!

— Скажи, все хорошо, — ответит Райтынэ. И очнется: значит, все правда. И ничего она не придумала.

— Что ему еще сказать? — спрашивает Хэнча.

— Ничего больше. Скажи, скучаю...

Часа за два до того, как идти в клуб, снова пришел Вынукан. Веселый, возбужденный, гордый. Сейчас на нем кожаное цальто, такое же, как у Степы Ваненги. На ногах — туфли, полные снега. На голове — шляпа. Уши не то красные от холода, не то синие — не поймешь. В глазах у Вынукана и радость, и забота, а больше всего — самодовольства. Еще бы! Сейчас в каждом чуме о ком говорят? О Вынукане! «Сам зоотехник Вынукан пригласил меня. Лично. Сказал так: «Ты садись за второй стол, чтобы все видно тебе было». «А мне сказал: «Садись за первый стол. Я тебя уважаю...»

Полчаса назад ходил Вынукан к Вуквутагину. Даже не узнал старика. Обычно Вуквутагин как неживой: сидит, все время о чем-то думает. А тут вдруг ожил. Орден, который на фронте получил, сияет, пуговицы на гимнастерке, как снег на солнце, горят, сапоги тоже блестят.

— Собираешься? — спросил Вынукан.

— Собираюсь, однако. Весело на душе, будто молодым опять стал. Петь от радости хочется.

Вынукан усмехнулся: «Ты, Вуквутагин, свое уже отпел. Теперь нам петь», но решил, что не стоит в такой день старика обижать, он же от чистого сердца радуется, по глазам видно. Сказал, улыбаясь:

— Ты как придешь на свадьбу — прямо за главный стол садись. Тебе первый почет, Вуквутагин.

— За главный стол, обязательно, — согласился председатель.

— Вот так он и сказал, — гордо проговорил Вынукан, глядя на Райтынэ. — Ты зачем это платье вытащила? Оно мне не нравится. Брось в сундук. Другое наденешь, то, что черное.

— Кто ж на свадьбу черное платье надевает? — удивилась Райтынэ. — На свадьбу белое надевают.

— Я говорю: черное! Мне черное нравится.

Он вырвал из ее рук белое платье, швырнул в угол чума. И еще раз сказал:

— Черное. Мне нравится, однако. Ты слышала?

Райтынэ послушно кивнула:

— Ладно. Черное.

У нее было какое-то странное выражение лица. Какое именно, Вынукан не мог понять. Жалобное, что ли? Или покорное? Так или иначе, Вынукану это нравилось. Ведь совсем недавно с Райтынэ и разговаривать-то было трудно. Чуть что — сразу вспыхнет, ощетинится. А вот сейчас совсем другое. Настоящая жена. Хорошо. Чувствует, однако, силу мужа.

И чтобы еще раз убедиться в своей силе и в ее, Райтынэ, покорности, Вынукан приказал:

— В клуб придешь в бакарях. Туфли не надо.

— В бакарях? На свадьбу?

— В бакарях. На свадьбу. Я так хочу.

И опять она послушно улыбнулась:

— Ладно. В бакарях...

«Ну вот, все правильно, — подумал он. — По-другому нельзя. По-другому живут дураки. Баба любит, чтобы ею командовали. Если не командовать, все пойдет к черту.

И тогда бабу не удержишь. Степка Ваненга удержал?»

— Я пошел, — сказал Вынукан. Даже не сказал, а бросил через плечо. — Распоряжаться. Приходи в клуб ровно в девятнадцать ноль-ноль. Встречу у входа. Все тебе понятно?

— Да. В девятнадцать ноль-ноль. Все мне понятно.

На «главном» столе чего только не было!

Рядом с розоватыми ломтиками мороженой оленины дымились паром огромные куски вареного мяса, по соседству с пузатыми бутылками чистого спирта стояли графины прозрачной как слеза «Столичной», на большом блюде красными бисеринками искрилась кетовая икра, которую Вынукану привезли из стойбища, расположенного у самого моря.

В центре стояла бутылка шампанского, по краям — два больших самовара. Лежала на столе и кета соленая, и кета мороженая, стояли открытые банки рыбных консервов, даже бумажные салфетки торчали из стакана — такое Вынукан видел в ресторане в Архангельске.

Не было, правда, ни вилок, ни ножей. Этого не нужно: каждый гость придет со своим остро отточенным ножом, было бы что резать.

Столы, стоявшие внизу, выглядели хотя и победнее, но все же и на них хватало и выпивки, и закуски: Вынукан — человек щедрый, пускай это все видят. И пускай думают: у Вынукана шибко много денег, гляди, как столы накрыл! А то, что он истратил на это все свои сбережения и что чуть не плакал, когда вытаскивал их из сундука, — разве кто узнает, однако? Никто не узнает, даже Райтынэ...

Первым пришел в клуб древний старик Курликуй, бывший шаман. Лет сорок назад Курликуй был в почете, имел сотни две своих оленей, носил — не по-ненецким обычаям — высокую соболиную шапку. Даже золотишко, как говорили, водилось у Курликуя, и свой склад песцовых шкурок был — мзда за шаманство...

Но все это в далеком прошлом. Сейчас на Курликуе старая, изодранная малица, невесть каким чудом попавшая к нему буденовка с теперь уже вылинявшей звездой и дырявые, подшитые оленьей кожей валенки. На поясе — нож и трубка, за пазухой — кисет с табаком. Вот и весь Курликуй, бывший шаман.

В числе приглашенных Курликуй не числился, поэтому Вынукан спросил:

— Ты зачем пришел, однако? Шаманить?

Курликуй коротко просипел:

— К тебе пришел... Водку пить.

— Не будет тебе водки, — заявил Вынукан. — Уходи.

— Не буду уходить, — сказал шаман. — Я гость.

Вынукан взял его за шиворот, поволок было к выходу, но шаман вдруг упал, забился в истерике.

— Дурак, — сказал Вынукан. — Не кричи. Садись вон туда, за самый последний стол.

Так же внезапно, как и началась, истерика кончилась. С необыкновенным для его лет проворством шаман вскочил и вприпрыжку побежал к столу...

Потом, когда на часах было уже без пяти семь, пришел дядька Вынукана, Валей, бездельник и пьянчуга. Вынукан показал ему на стол, где сидел шаман:

— Туда!

Валей сел рядом с Курликуем и сразу же потянулся к спирту.

— Не трогай! — прикрикнул Вынукан.

Валей вздрогнул и положил руки на стол, как ученик кладет руки на парту. Шаман, взглянув на Валея, тоже положил руки на стол.

Так они и сидели, послушные, нетерпеливые, жадные, угодливо улыбающиеся Вынукану, когда он бросал на них взгляд, ненавидящие его за то, что он обращается с ними как с собаками.