Льды уходят в океан

С трудом открыв дверь и выглянув во Двор, Петр Константинович позвал Полянку:

— Иди-ка взгляни! Как в тайге.

Полянка подошла к мужу, высунула голову в дверь, встревоженно сказала:

— Как же я буду добираться?

Петр Константинович рассмеялся.

— Тебе ли, таежнице, горевать об этом! Давай-ка смазывай лыжи!

Он решил проводить ее хотя бы до половины пути. Хотелось и самому поразмяться, да и с ней побыть еще немного, ведь до позднего вечера они теперь не увидятся.

В последнее время и Смайдов, и Полянка чувствовали какую-то особую потребность находиться рядом. Им надо было видеть друг друга, говорить о чем-нибудь или вместе молчать, они словно вернулись к первым дням своих встреч.

Все, что их недавно разделяло, было забыто. А если и не забыто, то зачеркнуто. Петр Константинович ни разу ни о чем не напомнил. Полянка никогда его за это не благодарила, но теперь кроме любви к нему, она испытывала еще и другое чувство: чувство великого уважения и преклонения перед его благородством. Да, только теперь она до конца поняла, кем был для нее Смайдов. И ей было страшно подумать, что она могла потерять его.

Они дошли на лыжах до засыпанного снегом поваленного дерева, на котором не раз отдыхали во время своих прогулок, и остановились. Петр Константинович обнял Полянку, и несколько минут они стояли молча, ни о чем не думая. Им, кажется, необходимо было какое-то время стоять вот так, обнявшись, точно каждый из них хотел унести с собой до вечера частичку чего-то такого, без чего нельзя было обойтись.

Потом Смайдов сказал:

— Сегодня мне особенно будет тебя не хватать. Ты знаешь, почему?

— Знаю. Но я все время буду с тобой. Ты это будешь чувствовать. — Она засмеялась. — Я ведь колдунья, а самой плохонькой колдунье не так уж трудно заставить своего мужа чувствовать присутствие жены... Ты уже уходишь?

— Да. Уже пора. Я и так едва-едва успею.

Обратно идти было труднее: ветер бил в лицо. Взглянув на часы, Смайдов подумал, что надо поторапливаться: Лунев никому не прощал опозданий. У него это было в крови — требовать точности. «Сегодня вы на четверть часа опоздали на совещание, — говорил Алексей Андреевич, — завтра по рассеянности забудете уплатить членские взносы, а потом и вообще забудете, что вы коммунист. Так не пойдет, дорогой товарищ!»

Смайдов подошел к театру минут за двадцать до начала работы партийного актива. Народу уже было полным полно. Не успел Петр Константинович раздеться, как к нему сразу же подошел Борисов и сказал:

— Я только сейчас видел своего начальника. Ходит гоголем, на меня взглянул так, будто мы совсем с ним незнакомы. Боюсь, как бы он не подложил какую-нибудь свинью. — Он немного помолчал и добавил: — Слушай, комиссар, ты все-таки поумерь свой пыл. Не ломись в открытую дверь.

— Кофе в буфете есть? — спросил Смайдов. — Пойдем, по чашечке?.. После лыжной прогулки это здорово. Ты не бегаешь на лыжах?

— Черт знает что! — сказал Борисов. — У меня складывается впечатление, что ты не в своем уме. Кофе, лыжи... У тебя нет никакого чутья!

— О чем ты?

— О чем? Знаешь, что сказал Лунев? Он сказал: «Вопрос воспитания молодежи — вопрос государственной важности. Поэтому актив необходимо провести на самом высоком уровне». Вот так, дорогой мой парторг. Не думаю, что если ты испортишь общий хор, то это кому-то понравится.

— Я тоже так не думаю, — проговорил Смайдов. — Но, мне кажется, ты неправильно понял слова Лунева о высоком уровне. Значит, насчет кофе не поддержишь? Тогда извини, я пойду.

Он направился было в буфет, но в это время услышал звонок. «Ладно, выпью в перерыв», — подумал Петр Константинович.

2

У самого входа в зал Смайдов почувствовал, как его кто-то взял за локоть. Петр Константинович оглянулся.

— Куда ты мчишься, мой конь ретивый?

Это был Виктор Родин. Как всегда, Смайдов искренне ему обрадовался.

— Здравствуй, Виктор. Сядем рядом?

— «Сядем рядом, поглядим в глаза друг другу. Я хочу под кротким взглядом...» Между прочим, у тебя когда-нибудь бывает кроткий взгляд?

— Бывает.

— Когда спишь?

— Тогда особенно... Давай-ка приземлимся вот тут, с краешку.

— Садись. Как настроение? По глазам вижу — рвешься... в бой.

Они сели, и Петр Константинович, наклонясь к Родину, сказал:

— Видишь ли, Виктор, для меня бой не самоцель. Если бы я верил, что у нас действительно нет никаких недоработок, я первым бы затрубил в фанфары. Но... Ты сам все знаешь не хуже меня... Ч-черт, не успел покурить, теперь буду страдать до перерыва. Может, выскочить на минуту?

— Поздно. Смотри, Лунев уже вышел.

...Родина избрали в президиум, и его место сразу же занял какой-то молодой человек в больших роговых очках. Наверное, студент, подумал Смайдов. Хотел спросить, но в это время сказали:

— Слово для доклада предоставляется секретарю горкома товарищу Луневу.

Смайдов внимательно слушал. Он не мог сказать, что доклад был сух или мало насыщен фактами, касающимися работы с молодежью. Особенно Луневу удалась та часть, где он проводил параллель между жизнью молодого поколения тридцатых — сороковых годов, Великой Отечественной войны и сегодняшних дней. Хотел этого Лунев или не хотел, но он не мог скрыть своей симпатии именно к прошлому времени. Смайдову почему-то все время казалось, что Лунев вот-вот взглянет налево, где сидело много молодежи, и крикнет: «А все ли вы готовы повторить подвиг своих отцов?»

Но он этого, конечно, не крикнул. Хотя с присущей ему прямотой и сказал:

Мы рады видеть то, как лучшая часть нашей молодежи продолжает дело старшего поколения. Мы не можем сказать, что эстафета передается в слабые руки. Однако мы не имеем права и закрывать глаза на тот факт, что другая часть подрастающего поколения, пусть совсем не значительная, забывает боевые традиции, оставленные ей в наследство. Леность духа, отсутствие гордости за те великие дела, которые свершает Родина, — разве это жизнь в горении?!

— Хорошо сказано! — заметил сосед Смайдова в роговых очках.

«Неплохо, — подумал и Петр Константинович. — Очень неплохо».

Размышляя, Смайдов на какое-то время отвлекся от доклада, а когда вновь сосредоточился, услышал:

— ...Но есть и такие люди, которые страдают манией сгущения красок. Они ничего, кроме пятен на солнце, не видят. Больше того, они выискивают эти пятна, словно им доставляет удовольствие подчеркнуть: смотрите, мол, как получается, говорим о том, что наша молодежь — самая передовая в мире, а мусор — вот он, на поверхности. Им бы только видеть этот мусор, а мести его — не их дело... Таким товарищам мы должны сказать: поосторожнее...