Лебединая песня: Несобранное и неизданное

XI.

ПИСЬМО С ЮГА

Как спутник, здесь со мной мой пасмурный недуг – Утраченной любви привязчивое горе. С ним сердцу тишь нужна, как иноку в затворе, А юга блеск и зной в нем будят лишь испуг. Какой чудесный край! Зубчатый полукруг Сапфирных гор царит в лучащемся просторе, Пылает красочно под вечным солнцем море, Где парус выгнутый под свежим ветром туг. Везде дыханье роз; и мчатся по ущелью И вьются лепестки багряною метелью, И мается земля в томительном жару. Медовых месяцев хмельному новоселью Торжествовать бы здесь, где, как в чужом пиру, Нет места горькому любовному похмелью.

XII.

ОДИНОЧЕСТВО

В природе дремлющей безлюдных побережий, Угрюм, всегда один, скитался он с утра, А в синих сумерках садился у костра, Чиня ослабший лук иль порванные мрежи. Печально делалось у молчаливой вежи… О, в одиночестве тоска порой остра! И снилась женщина, нежнее, чем сестра, Истомные глаза и голос детски-свежий. Струился тихий свет из лунного ковша, – И, полный грез, он брал свирель из камыша, Тугими пальцами с трудом ища отверстий. Рождалась песнь… И ночь внимала, не дыша, Как в страстных жалобах безмолвной душной персти Молилась, плакала и маялась душа.

XIII.

ХОЛОД

В завьюженной глуши ни праздничного звона, Ни песни девичьей. Застывший воздух сух, Наглажен снежный наст; и мертвой мглой набух Угрюмый низкий свод седого небосклона. Ворвется ветер в тишь, промчится и с разгона Поземицей метет с сугробов тонкий пух Да вдруг угрюмая, как нелюдимый дух, Слетев, прорежет муть тяжелая ворона. Урочно месяца проглянет серп кривой. Идет беззвучно ночь и стелет ужас свой, Знобит и до костей прохватывает холод. И если вдруг дохнет тоскливый волчий вой, То даже радостно, что хоть живучий голод Еще не побежден в пустыне снеговой.

XIV.

СВИДАНЬЕ

Верхом, Цимисхий ждет у шумных вод Дуная, С ним пестрая толпа вельмож, солдат и слуг; Звенит оружие, бряцает сталь кольчуг, И ржаньем тишина разбужена степная. Под латами царя одежд парча цветная; Забрало легкое из тонких светлых дуг Он поднял, глядя в даль. Там волны режет струг, Упрямую корму в их пену окуная. С веслом, как все гребцы, причалил Святослав; В рубахе с поясом, он прост, но величав, – К вчерашнему врагу он прибыл безоружен. В глазах – фиордов синь, за ней – железный нрав; Навис на ухо чуб, и, сажен меж жемчужин, В серьге рубин горит, на солнце запылав.

XV.

РАЗРЫВ

Простилась холодно. Враждою губы сжаты… Рванули лошади, и долго стук колес Ловил я, глядя в даль. А рядом старый пес, Обоим преданный, стоял, как виноватый. Я выстрадал разрыв… Безжалостна была ты… Но мне свободы миг отрады не принес… В отлив забудет ли про холод волн утес? В разлуке каждой есть дыхание утраты. Как счастье памятно! Как всё полно вокруг Тобой, потерянный, озлобившийся друг, От первых светлых дней до горького обмана… Но вечер грустный гас. Блеснул слезами луг, И закурилась мгла ползущего тумана, Как будто дым поплыл свечей, задутых вдруг.

XVI.

ПО ПРОСЕЛКАМ

Качает ровный ход крестьянской одноколки; Ступает мерно конь, не чувствуя вожжи, Лишь озабоченно ременные гужи Поскрипывают в лад с движеньем конской холки. Я гость в родных местах. Уютные проселки Так сердце радуют; все, кажется, межи Я знаю с детских лет. В разливе спелой ржи Мне вновь по-дружески кивает колос колкий. А вечер близится. Рассыпалась роса, Широко разлилась заката полоса Подтеком розовым линяющего ситца. Над тайной сумерек пустынны небеса; Лишь в дальний поздний путь плывет большая птица. А мне – как хорошо! – до дому полчаса.

XVII.

НА ПЕРЕЛОМЕ

В душе ни ропота, ни горьких сожалений… Мы в жизни знали всё. Мечтавшийся давно Расцвет искусств – был наш. При нас претворено Прозрение наук в триумф осуществлений. Мы пили творчества, любви, труда и лени Изысканную смесь, как лучшее вино, И насладились мы, последнее звено В цепи взлелеянных судьбою поколений. Нахлынул мир иной. С ним новый человек. Под грубым натиском наш утонченный век В недвижной Красоте отходит в область мифов. А мы, пред новизной не опуская век, Глядим на пришлецов, как некогда на скифов С надменной жалостью смотрел античный грек.

XVIII.

МАЙСКИЙ ДЕНЬ

Мне ветра поцелуй глаза обжег слегка – И сразу я прозрел. Как не было печали! Смеялся майский день, и в солнечные дали Манил весенний гул, как зов издалека. Пернатых певчий слет звенел средь ивняка, И птицы радостно друг друга окликали; На брачном празднике томился цвет азалий, И страстный поиск был в полете мотылька. Весна дана мне вновь – надежд и грез залогом, Я – словно юноша, негаданным ожогом Давно желанных губ захваченный врасплох. О, сердце! Для чего заботишься о многом?.. Душа всего – любовь. С ней жизни каждый вздох, Как аллилуия, возносится пред Богом.

XIX.

УЛИЦА

Уходит день-делец. Пригашен труд истомный. Но сон обманчивый, от лжи житейской щит, Меня не обольстил. Бунтующий наймит, Я в город ухожу, счастливый, как бездомный. Люблю я свежий мрак, всевидящий, но скромный, – Соблазном вкрадчивым он тянет, как магнит. Маячат призраки. Украдкой шаг звучит, Чуть сеют фонари свой отсвет вероломный. И вдруг – огни, толпа, и женский смех, и шум… Душа взволнована, остро встревожен ум, Лукаво улица влечет в свой омут мутный. В слепой водоворот бросаюсь наобум, И мчит меня, кружа, горячий вихрь попутный Песчинкой чувственной в хмельной людской самум.

XX.

ЛЕСТЬ ДИОГЕНА

Удержан Буцефал на поводу пред бочкой Бродяги-мудреца. Хозяйская ладонь По шее взмыленной похлопала. Но конь, Храпя, копытом бьет, скучая проволочкой. Герой сошел с седла. С багряной оторочкой Наброшен белый плащ на золотую бронь, С косматым гребнем шлем пылает, как огонь, И острие копья горит лучистой точкой. Философ, звавший мир к переоценке цен, Уча, что слава, власть и радость жизни – тлен, Всем этим ослеплен в великом Македонце. Но, овладев собой, приветствию взамен Воскликнул: «Отстранись! Ты – затмеваешь солнце!» Ну, разве же не льстец был циник Диоген?

XXI.

В ГОРОДЕ

Тоска. А за окном унынье пустырей И стены серые с морщинами известки. Бежать… Невмочь терпеть. Я вышел. Ветер хлесткий Порывом щеки жжет, и дышится бодрей. В морозных сумерках, кружась у фонарей, Сияньем радужным горят снежинок блестки. Зеркальных окон свет. Шумливы перекрестки, И много светлых глаз и золотых кудрей. Здесь юной жизни смех разбрызган беззаботно; Здесь с одиночеством я рву бесповоротно: Я не совсем один, и мир не вовсе пуст. И если вдруг блеснет – мне данью доброхотной — Улыбка женская, – в привете свежих уст Мне молодости зов мерещится дремотно.