Лебединая песня: Несобранное и неизданное

LXVI.

ПЕРЕД ГРОЗОЙ

Топорщась, воробьи купаются в пыли, Сквозь дымку солнце жжет, пылая рдяным шаром, И духота гнетет недвижным банным паром, И грузны облака, как с мельницы кули. Попряталось зверье. Цветы изнемогли… Грозу зачуял лес с тревогой в сердце старом… Вот шумно вихрь прошел. Вот гром глухим ударом Сорвался с высоты и катится вдали. В смятении земля, измученная зноем. И тучи черные с серебряным подбоем, Дымясь и грохоча, грядой идут на нас. Так конница гремит, смыкаясь тяжким строем, Чтоб с грозным топотом, блестя стеной кирас, Промчаться по полю, охваченному боем.

LXVII.

LAMBWOOL

Евгению Александровичу Этгес

Lambwool– напиток старой Англии.

Как славно отдохнуть в таверне придорожной Под полночь всаднику, продрогшему в метель. Служанка сонная ушла стелить постель, Трактирщик угли вздул. Камин трещит тревожно. «Озяб, хозяин, я. Согреть бы глотку!..» – «Можно!..» В огромной кружке он запенил крепкий эль, Нескупо рому влил и яблочный кисель, Крутой, как шерсть овцы, вмешав, растер надежно. А кочерга уже нагрета докрасна. В сосуд ее конец! Скорей! – Шипит она, – Напиток закипел, повеяв пряным паром. И гость неспешно пьет заветный взвар до дна; Горячие глотки в крови текут пожаром… Глаза слипаются… Тепло… И тишина.

LXVIII.

ВСЁ К ЛУЧШЕМУ

«Всё к лучшему… в конце», – по мудрости китайской. Мне память шепчет вновь минувшего рассказ, И мертвые цветы давно безводных ваз Я оживляю вновь с заботою хозяйской. Всё знал когда-то я, моей порою майской, – Любовь, любви тоску, и ласку милых глаз, И ложный их обет… Как много-много раз За счастьем гнался я, за мнимой птицей райской. Ошибкам горестным, обманам нет числа… И где ж печаль о них? Душа не помнит зла, Как повести чужой в давно прочтенной книге. Но, незабвенная, доныне так светла И радостна мечта о том внезапном миге, Когда ты в жизнь мою нежданная вошла.

LXIX.

В ЛЕСУ

Прогрета полднем тишь под зеленью сквозной, Лишь треск кузнечиков дрожит, как звон протяжный; Здесь – рдеют ягоды, там – папоротник важный, Лоснясь, красуется листвою вырезной. Вдруг дятел простучит; внизу под крутизной Испуганный олень встревожит лист овражный – И тишина опять. И снова дремлет влажный, Дыханьем пряных трав отягощенный зной. Природы творческой надежный заповедник, Все тайны знает лес, как старец-собеседник, С глазами светлыми и ласковым лицом. Безмолвных скитников нечаянный наследник, К их счастью близок я: меж мною и Творцом Весь чудный мир Его – приветливый посредник.

LXX.

ЗАПРЕСТОЛЬНЫЙ ОБРАЗ

Памяти Андрея Николаевича Авинова

Зиждитель Саваоф с единородным Сыном, Его же Царствию не будет ввек конца, И над престолом Их, сходящий от Отца, Животворящий Дух в обличьи голубином. Несчетный сонм миров Им служит стройным чином, И славит песнь стихий Владыку и Творца Немолчно в рыке льва, в мычании тельца, И в голосе людском, и в клекоте орлином. Молебно предстоит собор Бесплотных Сил, Возносят Ангелы лазурный дым кадил, Укрывшись крыльями пред славою Господней. И горние небес надежно оградил Мечом пылающим от козней преисподней Лучистых ратей вождь – Архангел Михаил.

LXXI.

ПАРАБРАМА

Всё – призрак. Эта явь – лишь в хаосе затон, Где отраженный мир – миражей прохожденье… Вселенная – мечта, и всё в ней – наважденье, Плывущий медленно далекий мнимый звон. Цветущая земля, прозрачный небосклон, Я сам, моя любовь, и боль, и наслажденье, И творческая страсть – как эхо, порожденье Зеркальной пустоты… Непостижимый сон… Он не во мне рожден. Нет, Кто-то высший, вечный, В блаженных грезах ткет, как путь лучистый, млечный, Зиждительную мысль в поток живых картин. И в недрах вечности их отсвет быстротечный Скользит, как марево… Что это – миг один? Иль забытье веков – наш жребий бесконечный?..

LXXII.

ОПЯТЬ ВЕСНА

Вновь поднят мир от сна таинственным пробудом Вновь, вечно новые, творятся чудеса: Проснулись суслики; ожив, ползет оса, Пушатся деревца несмелым изумрудом. И гомонит земля тревожным, слитным гудом; Бегут, журчат ручьи, благовестят леса, Тысячезвучные ликуют голоса, Везде трепещет жизнь, дремавшая под спудом. Весна! Под старость лет опять ее приход Омолодил меня средь сумрачных невзгод Восторгом буйственным хмельного потрясенья. И, как за девушкой, зовущей в хоровод, Я ухожу за ней на праздник воскресенья, Где солнце, почек дух и ропот вешних вод.

LXXIII.

ПОБЕДА

По-за Окой орда раскинула шатры; За новой данью в Кремль пришел посол со свитой… И зван он на прием в палате Грановитой, Где в окна бьют лучи полуденной поры. Над Царским местом сень. Царьградские ковры; С Орлом Двуглавым стяг распущен нарочито. Бояре в золотах застыли сановито, И на плечах у рынд мерцают топоры. В венце и бармах Царь. Он поднял Русь из праха: От Византии взял он блеск и мощь размаха, – Татарским данником невместно быть ему. И увидал баскак, затрепетав от страха, Что Иоанн ступил на ханскую басму… А солнце крест зажгло на шапке Мономаха.

LXXIV.

ПАРУС

Чуть брезжит в памяти. С крученой кистью феска, У груди трепетной измятые цветы, И зов истомных глаз, где в бездне темноты Лучился перелив мерцающего блеска. Не вспомнить мне, о чем, под мерный ропот плеска, Напев твой говорил… Забыта мной и ты… Слепые письмена истершейся плиты… Злорадством времени погубленная фреска. Но голос страстный жив. Ворвется в сумрак мой, И вмиг почую я, что в ночь, в простор немой, Нас мощный парус мчит, клонясь в упругом крене, Как плугом взрытый след бежит седой тесьмой, Неверный лунный свет дрожит в кипящей пене, И гибнет песнь твоя с ней вместе за кормой.

LXXV.

ЗАКАТ

Поток косых лучей. Как золотом сусальным, Живыми пятнами обрызган лес густой, Дорога светится под дымкой золотой, И озарился сад сиянием прощальным. Закатный кроткий свет. Раздумьем поминальным Он осенил меня. Вновь, воскрешен мечтой, Весь невозвратный сон о жизни прожитой Как будто отражен в душе стеклом зеркальным. Воспоминаний зов… Былого аромат… О дальнем счастьи грусть, немая скорбь утрат И к самому себе застенчивая жалость… А тени длинные таинственно лежат, И меркнет красок дня горячечная алость… Какая тишина! Никто не виноват…

LXXVI.

НОВЫЙ КОВЧЕГ

Познанье гордое избрало путь неправый: Незрячий поводырь вовлек слепых в обман… И сил разбуженных разнузданный титан Восстал, как раб, на пир неслыханной расправы. По суше, злобствуя, ползли потоки лавы; Заразу смертную злорадно нес туман, Озлясь, пылал, как нефть, ревущий океан… Мятеж… Пощады нет… И гибнет род лукавый. Кой-где воздушные вспорхнули корабли, Но были пожраны, ничтожные, как тли, Победным пламенем в последний миг расплаты. Лишь двое – юноша и девушка нашли Спасенье в воздухе: сберег ковчег крылатый Чету невинную для будущей земли.