Лед и вода, вода и лед

Элси открыла глаза. Сейчас она как раз в Бомбее. И весь день свободна. Может, она найдет его… Она снова закрывает глаза. Прокурор тотчас берет слово.

Где пропал твой сын?

В Несшё.

А где ты его ищешь?

В Бомбее.

Разумно ли это?

Нет.

Она чуть улыбается этому внутреннему прокурору. Ну что, доволен теперь? Упечешь меня теперь навсегда в психушку?

Нет. Это ведь не преступление — быть плохой матерью. Предательницей.

Однако это самое страшное преступление, которое может совершить человек. Величайшее преступление. Единственное.

Она села на койке, осмотрелась. Подавила утреннюю тошноту. Заметила, что форменный пиджак висит на плечиках, и поздравила себя. Грандиозно. Притом что юбка лежит в куче мятой одежды на полу, блузка брошена на стол, что трусы, омерзительные белые трусы с бледно-ржавым следом от давних месячных, разложены на кресле. А под креслом стоит пустая бутылка. Джин. Маслянистый, отвратительный джин, пахнущий солью для ванны, он был единственным снотворным, которое теперь ее брало.

— Надо, — сказала она вслух и тут же уронила голову на руки. Что надо? Она сидела не шевелясь, нянча себя, как мать — младенца, но это, естественно, не помогло. Невозможно дать себе самой то, в чем ты отказала своему ребенку. Но ведь она не только мать. Она еще и радистка. Четкая и обязательная. Она рассмеялась себе в ладони. Да. Что есть, то есть. Разве нет? Дико четкая и обязательная радистка, которая вечерами сидит у себя в каюте и глушит джин, пока не свалится в койку и не вырубится.

В дверь постучали, и через пару секунд случилось преображение. Элси выпрямилась, заметила, что сидит голая, сделала четыре шага к шкафу, вытащила халат, завернулась в него и ответила: — Да?

Совершенно отчетливо. Своим обычным голосом.

Это пришла Мария, молоденькая буфетчица, улыбчивая и чуть застенчивая. Девушка, для которой этот рейс — первый и которая часто — слишком часто — искала компании Элси. Поскольку они были единственными женщинами на этом судне. И поскольку Элси столько лет ходит в море, что знает все о писаных и неписаных законах, управляющих ходом жизни на борту.

Теперь Мария стоит у двери, разрумянившаяся и оживленная, и спрашивает, не хочет ли Элси сойти на берег и посмотреть Бомбей, и можно ли в таком случае пойти с ней вместе? Завтрака немножко осталось, она тогда накроет на стол, пока Элси примет душ, а потом они могли бы…

Волна усталости накатывает на Элси. Хочется сказать — нет. Избавь меня от этого, оставь меня в покое. Но она слишком много раз говорила «нет» и слишком долго оставалась в покое, чтобы иметь на это право теперь. Прокурор берет верх. Он заставляет ее улыбнуться и сказать: конечно, разумеется, естественно, они сходят в город вдвоем. Через десять минут она спустится в кают-компанию, только примет душ по-быстрому.

Для каждого действия требовался приказ. Иди в душ. Включи воду. Намылься. Открой шампунь. Намыль голову. Сполосни. Вытрись. При этом она тщательно избегала зеркала, пока не пришлось причесываться. И тогда, взглянув наконец на себя в упор, она увидела, как человеческие глаза смотрят на нее из зеркала змеиным взглядом. Задрав верхнюю губу и оскалив зубы, она с ненавистью зашипела на отражение, прежде чем спохватилась и отвела взгляд. Приказала себе вести себя как нормальный человек, расчесать мокрые волосы и заправить за уши, потом надела чистое хлопчатое платье, провисевшее в шкафу с самого Гётеборга, и сунула ноги в сандалии. Собрала раскиданную одежду на кресло. Позаботилась о том, чтобы сверху оказалась синяя форменная юбка — синяя оболочка поверх грязи и хаоса. И, сделав вдох, распахнула дверь коридора. Снова став Элси Хальгрен. Радисткой. Настолько четкой и обязательной, что об этом и говорить незачем.

— Ну? — окликнула она Марию, допивая кофе. — Ты готова?

Переполненная предвкушением Мария только кивнула, не в силах говорить.

Бомбей и правда ошеломлял. Даже Элси, бывавшая здесь раньше как минимум дважды, застыла на набережной и только смотрела из стороны в сторону. Серое небо набухло тяжелыми тучами, море поблескивало тусклой сталью, и все-таки Элси прищурилась, нельзя впускать в себя сразу все эти звуки и голоса, все эти цвета и запахи. Не то они ее уничтожат. Но все равно вести себя надо как люди. Ради Марии.

— Поищем такси, — сказала она и чуть отставила левый локоть в молчаливом приглашении. Мария тут же взяла ее под руку, но ничего не сказала. Даже не взглянула на нее. Элси проследила за ее взглядом. Мария смотрела на очень тощего мужчину, согнувшегося в три погибели под тяжеленным узлом. Он был почти голый, если не считать куска ткани, намотанного вокруг бедер. Видимо, это была вся имевшаяся у него одежда. Единственный кусок белой материи.

— Похоже на подгузник, — восторженно пролепетала Мария.

— Да, — сказала Элси. — Точно.

Такси выглядело как после пожара. Все во вмятинах и разводах. Левая передняя дверь не закрывалась, так что водитель придерживал ее локтем, небрежно выставив его в опущенное окно. На месте перчаточного ящика зияла дыра, но сам таксист был очень нарядный, в ярко-голубой чалме и белой рубашке с коротким рукавом, такой наглаженной, что казалось, он только вышел из прачечной. Он непрестанно улыбался и непрестанно говорил, но понять его английский было невозможно, так что Элси только неопределенно мычала в ответ. Мария ничего не говорила, она сидела оцепенев и выпрямившись и смотрела по сторонам, изумленно оглядывала внутренность автомобиля, зацепилась взглядом за рычаг передач без рукоятки, потом глянула на пол и ахнула, увидев дыру размером с ладонь прямо у себя под ногами, потом посмотрела на Элси — та чуть покачала головой. Ничего не говори. Не комментируй состояние машины, даже по-шведски. Мария, сглотнув, еще раз окинула взглядом салон. Кто-то сшил новые чехлы для кресел, из хлопчатой ткани, темно-фиолетовой с золотым узором. Но пружины сиденья уже начали вылезать сквозь редкие нитки обивки, и Мария то и дело ощупывала дырку, водила по краю указательным пальцем, так что в какой-то момент Элси просто-напросто взяла ее руку и переложила на другое место.

— Ой. — Мария заморгала, словно только что проснулась. — Прошу прощения.

Элси только улыбнулась в ответ, потом отвернулась и посмотрела в окно. Машина ехала медленно, так медленно, что можно было идти рядом, не отставая, но это ничего. На самом деле даже прекрасно — ехать тихо-тихо через портовые кварталы Бомбея, спрятавшись за стеклами машины от внешнего мира, от тех тысяч или десятков тысяч людей, толпящихся на улицах, от всех этих хмурящих брови мужчин в белых рубашках с короткими рукавами, от всех женщин в сари сияющих цветов — вишневого и бирюзового, блекло-зеленого и глубокого фиолетового, гранатового и огненно-оранжевого, от всех их хижин и лачуг, от тощих и грязных детей, которые выпрямлялись и смотрели на Элси миг или два, поспешно прикидывая, бежать за такси или не стоит, пока, встретившись с ней взглядом, не пожимали плечами и не возвращались к своим играм.

Такси встало на перекрестке. Сидевший на тротуаре мужчина с корзинкой тут же вскочил и подбежал к машине, поднял крышку корзины и горделиво улыбнулся. Мария вскрикнула, когда из корзины высунулась головка кобры.

Искупление, подумала Элси и заставила себя смотреть в глаза змее, пока искала мелочь в сумочке.

Таксист не отставал. Машина следовала за ними уже после того, как они вышли и расплатились, ползла вдоль тротуара, пока они гуляли по центру, остановилась, когда они зашли в магазин посмотреть шелка. Дождавшись, пока они выйдут, водитель потянулся за Марииным свертком. Она купила три ярких сари, ослепительной красоты, и никак не могла с ними расстаться, но все-таки отдала их таксисту, когда Элси кивнула.

— Ланч? — спросил таксист, и Элси кивнула снова.

Они опять уселись на заднее сиденье. Теперь Мария уже притерпелась и больше не обращала внимания на состояние машины. Щеки ее горели, а над верхней губой выступили капельки пота, когда она, улыбаясь, повернулась к Элси:

— Какие цвета! Я таких потрясающих цветов в жизни не видела…

Элси улыбнулась в ответ, но промолчала.

— Ты тоже могла бы себе купить что-нибудь, сама-то, — сказала Мария. — Сто крон за три сари! Даже смешно.