Лэд

Сторож, который уже почти настиг колли, замахнулся дубинкой. Она опустилась с убийственной силой — на балку, где только что стоял Лэд.

Но самого Лэда там уже не было. Мощный прыжок перенес его через ограждение прямо в черную воду.

Глубоко в реку погрузился колли и тут же стал пробиваться к поверхности. Вода, хлынувшая ему в пасть и в ноздри, была соленой и несвежей — совсем не такой, какой была вода в озере при Усадьбе. Лэда замутило. Февральская студеность реки миллионами ледяных иголок вонзилась ему в тело.

Он вынырнул и отважно поплыл к противоположному берегу, до которого было гораздо больше мили. Когда его красивая голова появилась над поверхностью, сборище на краю пирса взорвалось криком. В воду вокруг Лэда посыпались доски и куски угля. Пистолетная пуля подняла фонтанчик брызг всего в шести дюймах от колли.

Но было темно, а черная поверхность воды рябила отраженными огнями, и в конце концов пес, целый и невредимый, оказался вне досягаемости.

Надо сказать, что заплыв на одну или даже на две мили для Лэда не составлял особой трудности — даже в ледяной воде. Но эта вода отличалось от той, в которой он привык плавать. Во-первых, начинался прилив, и хотя в некоторой степени это помогало Лэду, мириады водоворотов и поперечных потоков, вызванных к жизни приливом, трепали, вертели и толкали пса, приводя его в замешательство. А еще прямо у него перед носом то и дело возникали бревна, бочки и иные препятствия, а иногда они ударялись в его вздымающиеся бока.

Один раз буквально в тридцати футах от Лэда прошел таможенный катер. Кильватерная струя подхватила колли и затащила в водоворот, и ему пришлось как следует покувыркаться, прежде чем он сумел выбраться из него.

У него разрывались легкие. Он обессилел. Все его тело болело, как будто его целый час пинали. В соленой воде пулевую царапину на ляжке сильно щипало, а намордник и слепил, и душил одновременно.

Но он двигался вперед, и не столько благодаря замечательной мощи и мудрости, сколько благодаря геройскому духу.

Он плыл уже второй час, его тело и мозг занемели, и только механическое движение выжатых как лимон мышц удерживало его на плаву. Дважды баржи едва не задавили его, и в кильватере каждой из них Лэду пришлось бороться за жизнь.

Спустя целую вечность его лапы наткнулись на подводный камень, потом еще на один, и из последних сил Лэд выполз на сушу, на узкую полоску песка у подножия базальтовых утесов Палисада. Он рухнул на землю и, дрожа, долго пытался отдышаться.

Так и лежал он там, предоставив Природе восстанавливать его дыхание и дух. Мохнатое тело превратилось в одну большую пульсирующую боль.

Как только он смог снова двигаться, он немедленно продолжил путь. То вплавь, то посуху обходил он скалы Палисада, пока не нашел на склоне обрыва одну из нескольких троп, по которым обожают карабкаться воскресные туристы. Пошатываясь, медленно взобрался он наверх. Ему нужно было беречь силы.

На вершине он опять лег отдохнуть. Осталась позади испещренная огнями черная вода, за ней тянулись в небо чернильные очертания города, в расщелинах которого тлел грязный смог. Впереди лежало плоскогорье, которое постепенно понижалось.

Настало время уточнить направление. Лэд встал и принюхался, поворачивая голову из стороны в сторону и высоко поднимая нос в наморднике. Определив курс, он снова тронулся в путь, но теперь его трусца не была такой быстрой, а легкий шаг отяжелел. Его мощная мускулатура постепенно избавлялась от невероятного напряжения речной переправы, но происходило это медленно, потому что Лэд бесконечно устал, давно не ел и у него болели тело и душа. Он берег силы на то время, когда придется беречь их еще расчетливее.

Через плато, вниз по склону и потом по бескрайним засоленным лугам шел пес — на северо-запад, все время на северо-запад; иногда по дороге или по тропе, иногда по бездорожью, но не отклоняясь от прямой линии.

Время близилось к полуночи, когда он взошел на первую гряду джерсийских холмов над Хакенсаком. Погруженную в темноту деревню он пересек по единственной улице: голова поникла, лапы заплетаются, намордник весит тонну и сделан из расплавленного железа и осиных жал.

Теперь, когда острая усталость прошла, больше всего досаждал ему именно намордник. Это пыточное устройство начинало влиять на его нервы и мозг. Даже флегматичная, вялая собака ненавидит намордник, а уж чувствительные собаки просто сходят из-за него с ума.

Жажда, нестерпимая жажда мучила Лэда. Попить из озер и ручьев, попадавшихся ему на пути, он не мог, потому что проклятый стальной капкан сдавил челюсти так, что невозможно было даже подышать с открытым ртом, а это само по себе жесточайшее страдание для собаки.

Вдруг из тени какой-то покосившейся лачуги вынырнула массивная фигура и яростно набросилась на пробегающего мимо колли.

Дворовый сторожевой пес — помесь английского дога, гончей и любой другой породы, какой только пожелаете — дремал на крыльце своего хозяина-скотовода, когда от дороги донеслось «топ-топ-топ» усталой трусцы Лэда.

За время путешествия колли не раз и не два к нему подбегали другие собаки, чтобы облаять чужака, но из-за размера Лэда и целеустремленности, с которой он следовал выбранному курсу, нападать на него они не решались.

Однако этот полукровка был менее благоразумным. А возможно, он понял, что намордник делает Лэда беспомощным, и решил не упускать легкой победы. В любом случае он не предупредил о нападении ни лаем, ни рыком.

Зрение Лэда ослабло от изнеможения и дорожной пыли, слух притупился от воды и шума. Поэтому приближения неприятеля он не видел и не слышал. Опасность он осознал только тогда, когда сбоку на него обрушились семьдесят с лишним фунтов. В тот же миг два ряда зубов вонзились ему в плечо.

Под этим натиском Лэд распластался на левом боку. Оказавшаяся сверху дворняга быстро отказалась от невыигрышной хватки в плечо ради более многообещающего укуса в горло упавшей жертвы.

У кошки есть пять орудий борьбы — четыре лапы и пасть. Так же обстоит дело с любым другим животным на земле, включая человека — но за исключением собаки. Она может быть опасной только благодаря зубам. Заключите ее пасть в намордник, и собака станет такой же безвредной в сражении, как новорожденный младенец.

Таким образом, Лэд был плачевно неспособен ответить на атаку неожиданного врага. Истощенный, прижатый к земле, мощные челюсти обездвижены — казалось, ему конец.

Однако упавший колли — еще не побежденный колли, так ему диктует его волчье наследие. Еще в падении Лэд инстинктивно подобрал под себя лапы, так же как он сделал, когда выпал из автомобиля.

И почти сразу же он опять вскочил, страшно рыча и отбрыкиваясь от вцепившейся ему в горло дворняги. От его усталости не осталось и следа — в игру вступило его удивительное второе дыхание. Но только этим оно и могло помочь ему — использовать зубы он не мог, о чем хорошо знали и Лэд, и дворняга.