Леди и джентльмены

— Позволю себе упомянуть, — заговорил мистер Клодд, поскольку никто, похоже, не собирался нарушить тишину, — что мой добрый бедный друг продемонстрировал присущее ему великодушие, жертвуя деньги Королевскому зоологическому обществу. Мне на память приходит другой такой случай, пятилетней давности. Родственники оспорили завещание, утверждая, что завещатель был не в своем уме. Дело дошло до палаты лордов, прежде чем они его выиграли.

— В любом случае, — мистер Глэдман облизал пересохшие губы, — вы не получите ничего, мистер Клодд… нет, не получите даже этих трехсот фунтов, на которые вы нацелились. Деньги моего шурина пойдут адвокатам.

Тут мистер Пинсер поднялся и заговорил медленно, чеканя каждое слово:

— Если в нашей семье и есть сумасшедший, хотя я не понимаю, откуда ему взяться, так это вы, Натаниэль Глэдман.

Мистер Глэдман смотрел на него разинув рот. А мистер Пинсер невозмутимо продолжил:

— Что же касается моего бедного кузена Джо, ему была свойственна некоторая эксцентричность, но не более того. Я готов показать под присягой, что в августе он был в здравом уме и вполне способен написать или продиктовать собственное завещание. А другой документ, от десятого июня, пустая бумажка.

Высказавшись, мистер Пинсер сел вновь. К мистеру Глэдману вроде бы начал возвращаться дар речи.

— Ох, да какой смысл спорить! — весело чирикнула миссис Глэдман. — Это же пятьсот фунтов, на которые мы не рассчитывали. Я всегда говорю: живи сам и давай жить другим.

— Чертовски хитро, — бросил мистер Глэдман, побледневший как полотно.

— Тебе вредно так волноваться, — напомнила ему миссис Глэдман.

Мистер и миссис Глэдман, памятуя о внезапно свалившихся на них пятистах фунтах, поехали домой в кебе. Мистер Пинсер остался, как и клерк из конторы Боннера, и они хорошо погуляли на поминках за счет Клодда.

После выплат родственникам осталось тысяча сто шестьдесят девять фунтов и несколько шиллингов. Капитал — полностью оплаченный — новой компании, создаваемой для «подготовки, печати и распространения периодических изданий, привлечения рекламы, а также для других видов деятельности, связанных с указанными выше», составил тысячу фунтов, разделенных на акции стоимостью в один фунт каждая. Согласно зарегистрированным документам, четыреста шестьдесят три акции принадлежали Уильяму Клодду, эсквайру, четыреста шестьдесят три — Питеру Хоупу, магистру гуманитарных наук, проживающему в доме 16 на Гуф-сквер, три — мисс Джейн Хоуп, приемной дочери вышеуказанного Питера Хоупа (настоящего имени не знал никто, включая и ее саму), которую обычно называли Томми (она заплатила за них сама после грандиозной словесной битвы с Уильямом Клоддом), десять — миссис Постуистл из Роллс-Корта, подаренные учредителем, десять — мистеру Пинсеру из палаты общин (до сих пор принадлежат ему), пятьдесят — доктору Смиту (он же Шмидт), одна — Джеймсу Дугласу Александру Колдеру Мактиру (иначе Шотландскому пареньку), оплаченная стихотворением «Песня пера», опубликованным в первом номере.

Выбор названия потребовал немало времени и затрат умственной и нервной энергии. Доведенные до отчаяния, они назвали еженедельник «Добрый юмор».

История третья Гриндли младший становится издателем

Если какая-то часть района Уэст-Сентрал за последние полстолетия изменилась меньше всего, так это Невилс-Корт, ведущая от Грейт-Нью-стрит к Феттер-лейн. Северную сторону занимают все те же маленькие магазинчики, торговавшие здесь и при Георге IV (возможно, покупателей с тех пор стало меньше), правую — те же три больших дома, каждый с полоской палисадника, приятные глазу в сравнении с окружающей мрачностью, построенные давным-давно… некоторые говорят, при жизни королевы Анны.

Из самого большого из них, миновав палисадник, одним солнечным воскресным утром, лет за пятнадцать до описываемой нами истории, вышел некий Соломон Эпплъярд, толкая перед собой детскую коляску. У кирпичной стены, отделявшей палисадник от тротуара, Соломон остановился, услышав за спиной голос миссис Эпплъярд, обращавшейся к нему с порога:

— Если я не увижу тебя до обеда, то постараюсь и обойдусь без тебя, понятно? Думай не только о своей трубке и не забудь про ребенка. И будь осторожен, переходя улицу.

Миссис Эпплъярд ретировалась в темноту. Соломон, осторожно катя коляску перед собой, миновал Невилс-Корт без происшествий. Пустая, в тени, скамейка в Кенсингтон-Гарденс, с видом на Лонг-Уотер, приглашала отдохнуть.

— Газету? — предложил Соломону маленький мальчик. — «Санди таймс»? «Обсервер»?

— Мальчик мой, — произнес мистер Эпплъярд медленно, — когда ты печатаешь газеты восемнадцать часов в сутки шесть дней в неделю, в воскресное утро можно без них обойтись. Унеси их. Я хочу забыть их запах.

Соломон, убедившись, что малышка в коляске по-прежнему дышит, положил ногу на ногу и закурил.

— Езекия!

Восклицание вызвало у Соломона Эпплъярда появление невысокого, полного мужчины, одетого в невероятно плохо сшитый костюм из тонкой материи с шелковистой отделкой.

— Соломон, мальчик мой!

— Я подумал, что это ты, но потом сказал себе: «Нет, этот человек не Езекия! Он наверняка в церкви».

— Ты побегай вокруг, — обратился Езекия к молодому человеку четырех лет от роду, которого вел за руку. — Но только чтобы я тебя видел. И не запачкай свою новую одежду — или ты пожалеешь, что надел ее. По правде говоря, — продолжил Езекия, когда его единственный выживший сын и наследник отбежал и уже не мог его слышать, — это утро стало для меня слишком уж сильным искушением. Не так уж часто мне удается глотнуть свежего воздуха.

— Дела идут хорошо?

— Бизнес — это холмистая дорога, — ответил Езекия. — То вверх, то вниз. Но разумеется, это означает, что работать надо лучше и больше. С шести утра до полуночи.

— Как будто я этого не знаю, — вздохнул Соломон, по натуре пессимист. — Бесплатно не дается ничего, кроме неудач.

— Держать планку не так-то легко, — продолжал Езекия. — А если говорить о других людях… у них на уме только развлечения. Говоришь с ними о религии — так они над тобой смеются! Просто не знаю, куда катится мир. Как печатный бизнес?

— Печатный бизнес, — повторил Соломон, доставая трубку, а голос его звучал печально. — У печатного бизнеса хорошие перспективы. Капитал, разумеется, вот что сдерживает меня, вернее, его нехватка. Но Джанет, она такая бережливая. Не склонна к тратам, нет, не склонна.

— А с Энн все наоборот. — Езекия покачал головой. — Покупки и развлечения, ничего больше. День в Рошервилле, день в Хрустальном дворце, все равно где, лишь бы тратить деньги.

— Да, она всегда любила повеселиться, — вспомнил Соломон.

— Повеселиться! — фыркнул Езекия. — Я бы тоже с удовольствием повеселился. Но только если бы не пришлось самому за это платить. Иначе какое тут веселье?

— Иногда я спрашиваю себя, — Соломон смотрел прямо перед собой, — зачем мы все это делаем?

— Делаем что?

— Работаем, как рабы, лишаем себя всех удовольствий. Какой в этом смысл? Зачем…

Голос из коляски, стоявшей рядом, прервал мысль Соломона Эпплъярда. Единственный выживший сын Езекии Гриндли, так и не нашедший чем заняться, подкрался, не замеченный мужчинами. Коляска! Собственный опыт подсказывал ему, что сей предмет может обеспечить получение острых ощущений в той или иной форме. Ты привлекаешь к себе внимание лежащего там существа, а потом возможны два варианта. Или существо разревется, и в этом случае тебе придется бежать, спасая свою жизнь, за тобой будут гнаться и в девяти случаях из десяти поймают, после чего знатно взгреют. Или существо радостно засмеется, и тогда тебе улыбнутся небеса. А вокруг головы появится нимб. Но в любом случае удастся избежать смертельной скуки, проистекающей от постоянной добродетельности. Звезда мистера Гриндли указала ему на петушиное перышко, лежащее на земле, и он, одним глазом поглядывая на не обращающего на него внимания родителя, сдвинул многочисленные покровы, отгораживавшие мисс Гельвецию Эпплъярд от окружающего мира, опередив тем самым на четверть столетия главное развлечение английских юношей, и принялся щекотать даме нос. Мисс Гельвеция Эпплъярд проснулась и повела себя точно так же, как и нынешние девушки, которых щекочут: прежде всего оглядела молодого человека, держащего в руке перышко. Если бы он не приглянулся ее глазам, она, будьте уверены, не стала бы сдерживаться и всеми доступными способами выразила свое возмущение. Но мистер Натаниэль Гриндли пришелся ей по вкусу, из чего можно сделать вывод, что наглое поведение иной раз может служить пристойной формой знакомства. Мисс Эпплъярд ослепительно улыбнулась, показывая, что не возражает против продолжения.