Ледобой. Зов

— Ещё бы, — подсказал кто-то из зевак, — Он тебе рожу так начистил, что при словах «дружба с Безродом» у тебя остатние зубы сами собой от ужаса выпадать начинают!

Бурю гогота млеч отстоял невозмутимо, ждал, когда отзвенит последний смешок, ровно дождь под навесом перестоял. Потом продолжил.

— Но ещё меньше по нраву, когда из меня дурака делают. Сивый не медовая завитушка, нравиться не обязан, только без причины избивать торговые поезда он не стал бы. А если и стал бы, я оказался бы последним, кому он оставил жизнь. А в этом деле так удобно всё получается, просто диву даёшься: в живых остался как раз тот, кто на Сивого не просто зуб имеет — волчий клык! Да притом знает, как облупленного. А этот ещё на коне передо мной иноходит: с одного боку повернётся, с другого, так дал себя рассмотреть, потом с другой стороны. Уверен, сказал бы я в то мгновение, что не узнал лиходея, Синяя Рубаха вернулся бы, все телеги запалил бы посреди дня, чтобы видно было получше и сам назвался бы. Дескать, это же я Безрод, не узнаешь что ли…

Ассуна тревожно посмотрела на молодого боянского ворожца. Очень удобно — вокруг толпа ржёт, со смеху покатывается, будто не суд кругом творится, а ряженые представление дают — и никому нет никакого дела до нескольких человек, далёких от смеха как никто в этой толпе. Ненаст зловеще улыбнулся, покачал головой.

— Он не нарушил условий договора. Обещал сказать про человека с рубцами в синей рубахе и сказал. Ваш Ужег сделал всё как надо. Но тут не повезло. Заклятие его не поломает.

— Но…

— Два. Два обстоятельства, — молодой хищно улыбнулся, растопырил два пальца. — Люди меняются. И мы этого не учли.

Потом позвали видоков за Безрода, и когда толпа слушала углекопа, Ладку и Пламенька, равнодушным не остался никто. Сивый, увидев случайных знакомцев, даже брови приподнял, а когда углекоп попросил у князя разрешения для пущей верности замотать подсудимцу лицо тканиной, чисто раненому, усмехнулся.

— Заматывай, если делу поможет, — Отвада махнул рукой.

Ладка подошла к чёрной клетке, подозвала отрока и шепнула Сивому:

— Пусть он. Дай ему хоть потрогать тебя. Век будет помнить, как Безроду лицо заматывал, да детям расскажет.

— Звать-то как?

— Пламенёк.

— Ну давай, Пламенёк.

Тот бережно, не в силах сдержать торжествующей улыбки, замотал рубцы Сивого тканиной, а Безрод вполглаза смотрел на сияющее лицо юнца и отчего-то сглатывал чаще чем обычно.

— Это он! Это он! — Пламенёк торжествующе крикнул в сторону «скамей», потом повернулся к толпе и ещё раз повторил, — Он! Он!

— Точно он, — согласно кивнули углекоп и Ладка.

— Да кто он-то?

— Это Безрод не дал им меня в землю втоптать!

— Да кому им? Парень, ты можешь толком рассказать? — крикнули из толпы.

— Трое катались по деревням, смуту сеяли, дескать, это Безрод поезда избивает и мор к нам запустил! Я крикнул, чтобы не врали, а они меня метелить начали! А Сивый за меня встрял и тех троих навеки угомонил! Я же говорю, не он это! Ну не может человек одной рукой людей травить, а другой спасать! Это не он!

— Эх, молодо-зелено! Знал бы ты, парень, на что человек способен, глаз у тебя потух бы, — ворчливо буркнул Речкун, махнул углекопу, — Давай, говори, что знаешь.

— Углекоп я, значится, зовут Быстряк, — начал было тот.

— Не больно ты похож на скорохода, — хихикнули в толпе.

— Ну… в молодости тебя, болтун, хоть откуда настиг бы, да пинками быстрее себя погнал, — Быстряк для пущей ясности утвердил указательный и средний пальцы на ладони второй руки и под громовые раскаты всеобщего гогота показал «вот я бегу и догоняю». — Ну про смутьянов мальчишка всё рассказал, только было в той истории ещё кое что.

— Что?

— Старшина наш. Чубан. Должен был гнать смутьянов в три шеи, а не погнал. Сделал вид, будто не слышит. Но ведь должен был?

Быстряк повернулся в сторону именитых да родовитых, и Отвада без колебаний кивнул.

— А потом находим мы Чубана в его собственном доме, а он не в себе. Глядит в никуда, трясется, ровно Злобога узрел, не видит, не слышит, аж под собой всё намочил и, глав дело, мошну с золотом в зубах держит, выпустить боится, ровно кто наказ дал. А на двери его княжеский знак — медведь с оскаленной пастью, мол, княжеское дело блюди, да порядок держи.

— Тех троих золото, — Ладка презрительно махнула за спину. — Купили стервеца, дабы не мешал.

— А я ещё вспомнил, — взвился Пламенёк. — Эти трое люд подбивали на полдень уходить вместе со скотиной и скарбом. Дескать, на Боянщине жизни больше не будет, а там и земля гуще, и бояре мягче!

— Может и мягче, — буркнул вполголоса Отвада, еле заметно покосившись назад.

— Ты заметила, — молодой ворожец на ухо шепнул Ассуне, — эта толстуха встала так, что случайно махнула в правильную сторону.

— Меня всё больше тревожит этот дурацкий суд. Видоки за Сивого ублюдка пока перетягивают.

— Кто много смеётся, у того потом пузо болит. Дышит с трудом, — Ненаст хищно оскалил зубы.

Потом выступали видоки против. Торговый поезд из Хизаны. Четверо выжили. В один голос показали, что видели Безрода. И нет в том у них никаких сомнений. Потом пахари говорили, те что выжили после бесчинств Синей Рубахи. Селение обезлюдил. И да, это был именно он. Один из хлебородов даже не выдержал, на клетку бросился, руки внутрь просунул, ухватить норовил подсудимца. Насилу оттащили. Бился, кусался, хотел бревно грызть. Толпа смотрела молча и глухо роптала.

Когда на открытое выбрался кривой Косарик, люд хмурился, морщился и в сомнении качал головами. Кому верить? Эти говорят, мол, хороший Безрод, едва на руках не носят. Те клянут на чём свет стоит, и нет ни в словах, ни во взглядах ни песчинки лжи. Попробуй поскоморошничай, как тот пахарь. Даже ряженые употеют, а так не получится. А что скажет этот кривой млеч? Хороший Безрод или плохой?

—… А потом Безрод и говорит, мол, город в опасности, беги, народ собирай с косами.

— С чем? — удивлённо переспросил Речкун.

— С косами. Моровых косить, ровно траву. Он сказал, дескать, это уже не люди и чтобы к себе не подпускали близко. А тот второй, старик, сказал, что моровые сами хотят упокоиться, поэтому чем скорее мы с ними покончим, тем будет лучше для всех. Ну мы и выкосили всех. Нет, вру. Не всех. Утром больше десятка моровых нашли обезглавленными. Кто-то мечом поработал. Это Безрод был. Больше некому.

— Всё?

Косарик вздохнул, наморщил в потугах припоминания лоб, замотал головой. Нет, не всё.