Ледобой. Зов

— Ну, держись, Тычок, всё расскажу бабке Ясне…

— Ты гляди, довольный, ровно бражки хлебнул…

— Стащите его с девки, не ровен час оприходует бедняжку…

— Ей это и нужно…

— Гля, ожила! Отойди от неё, чудовище, не дай боги концы отдаст…

Чернобровая вернулась в мир живых. То ли Тычково дыхание помогло, то ли Безродовы пальцы, но спасёнка проморгалась, раздышалась, рывком подобрала ноги и закашлялась. Захлопала глазами, спиной уползла, вжалась в борт, едва не заорала, да и закричала бы — просто дыхания не хватило, все растеряла в море. Едва совсем не отпустила последнее. Ещё бы не заорать: кругом бородачи, косматые, гривастые, глядят, будто сожрать хотят, один ржёт, другой гогочет, тот гогочет, этот ржёт.

Безрод подошёл, в паре шагов остановился, присел на корточки. Какое-то время игрались в гляделки — Сивый смотрел ей в лоб, спасёнка глазами шарила по лицу с рубцами, и правду говорят, что боги милосердны — всему предел положили. Распахнула бы глаза шире — растеряла. Укатились бы. Который вправо, который влево.

— Страшный?

Кивнула. И Сивый кивнул, знаю, страшный.

— Не трясись. Людоедов нет. Мы всё по ягодкам, грибочкам, — Безрод кивнул за спину, на парней. — Как звать?

Спасёнка молчала, всё катала взгляд с одного на другого. Рот раскрыт, и ничего, что тишина — она просто орёт не в голос. Нет его, голоса. Видать в море весь оставила. А то, что до смерти перепугана, это плохо. Если что, скажут потом: «Не в море сгинула — на людях скончалась». Тьфу ты!

— Дыши глубже, — Сивый показал, вдох-выдох, чернявая опасливо повторила. — Как звать?

Вдох-выдох, вдох-выдох.

— Ассуна.

Безрод отвернулся, переглянулся с дружиной, глазами сделал: «Ого, а голосок-то приятный! И по-нашему разумеет».

— Ассуна… Ассуна… Что значит, не пойму.

— Рожденная Из Волн.

— Истинно Рожденная Из Волн, — согласился Щёлк. — Будто родилась второй раз.

— Что случилось?

— Люди с полуночи напали. Я с отцом плыла, он купец. Мы уходили и напоролись на подводную скалу. Корабль затонул.

— И полуночные люди оставили вас в покое? — Сивый наклонил голову, прищурил глаз, выглянул исподлобья.

— Нет. Пока не потонул корабль, унесли, что успели, людей убили.

— А ты…

— А я залезла под обломок и сидела в воде. Через щель все видела.

— Потом собрала обломки…

Кивнула.

— Потом собрала обломки, нашла верёвки и связала.

— Сколько тебя по волнам болтало?

— День… Два… не помню. Пить хочу.

Щелк протянул мех с водой.

— Ты не жадничай. Лопнешь.

Иногда всё человек слышит, всё понимает, да сделать ничего не может. Ассуна оторвалась от горлышка не раньше того, как мех опустел, положила руки на живот, сползла на бок, скорчилась от болей.

— Говорил же, не част и.

— Мы всей дружиной не отобрали бы тот мех, — Рядяша подобрал вощеный свиной желудок, теперь пустой.

— Из каких краев? — Сивый не сводил со спасёнки глаз.

Ассуна молчала, воевала с резями в животе.

— Вос… восток, — еле-еле промычала, — живот тянет.

— Руки убери, — Безрод сел рядом, ладони положил на её живот, — дыши, как я. Раз… два… раз… два…

Поначалу вовсе глаз не поднимала, потом порозовела, синева отступила с губ, и стали они просто бледными. И пока в себя приходила, уставилась на Безрода, как на призрака.

— Знаю, знаю, страшный, — усмехнулся, кивнул, — Ты уже говорила. Только не расспрашивай, всё равно не скажу.

Тычок и остальные, не занятые греблей, осенились обережным знамением. Слава богам, не помрёт, вон второе дыхание открылось, на «трезвую» голову разглядела спасителя, распробовала ясным, медовым глазом, второй раз испугалась. Верный признак, жить будет. Гюст кривился, поскорее бы Скалистый, да сбыть её вон с граппра, вон Улльга буянит, плохо слушается, рысачит, ровно жеребец необъезженный. Ещё немного на дыбки встанет.

— Тихо, тихо, мой мальчик, — оттнир погладил любимца по борту, — чем быстрее добежишь, тем быстрее она сойдёт на берег. Спокойно, спокойно…

— Гюст, — Сивый поднялся с колен, рукой показал на плотик, — встанем на Скалистом, огляди быстрым глазом.

Кормщик молча кивнул. Чего ж не поглядеть.

— Вороток, отдохни, дай весло.

Безрод нырнул на скамью, под весло, Вороток встал. Постоял у борта, пару раз скосил глаза на Ассуну. Ишь ты, заулыбалась. А зубы у неё… а зубы… Давеча купцы в Сторожище шли, на Скалистом пристали. Первый раз плыли, обознались. Думали, готово, пришли. Везли на торг жемчуга. Нет, конечно, жемчуг и раньше видел, да всё какой-то мелкий, неровный. Говорили — речной. А тут… крупный, ровный, сияет — ослепнешь. Болтали, из тёплых морей. Точно! Как те жемчуга зубы спасёнки. И улыбается так, что отвернуться неудобно, не бирюк ведь глухоманный. Вороток подошел.

— Храбрый воин, помоги мне встать. Прошу.

Протянула руку. Вороток замешкался. Тычок тут как тут, в бок толкает, ну же, дай лапу. Ну дал. Поднял. Зашатало её, чуть не упала, на грудь повалилась, обняла. Отстоялась, подняла голову, улыбнулась во все жемчужные зубы.

— Благодарю…

— Вороток я, — буркнул, — ты это… хочешь стоять, к борту встань. Всяко прочнее.

— С храбрыми воинами надежнее.

— На-ка. Хоть и тепло, мокрая вся. Укройся, — поднял с палубы верховку, накинул ей на плечи.

— А я Тычок, — старик тут как тут, лыбится в остатние зубы, сияет, как начищенный ковш, — это моя верховка!

— Благодарю тебя, почтенный старец.

Вороток, уж на что был настроен серьёзно, мало не уржался. Хоть бы на лицо глаза поднял, старый пень, всё на грудь таращится, титьки взглядом мерит. Вороток и сам глаза скосил. Да-а-а-а…

Щелк отбивал в бубен меру, Рядяша сел на скамью, Неслух уступил ему место, растянулся на верховке, задремал. Близко, близко уже Скалистый.

Глава 5

Ветер проснулся. Засновал туда-сюда, вокруг, вздул парус, затеребил Гюсту вихры, ровно верный пёс языком зализал, виноватился. Дескать, ну да, проспал я всё на свете, не помогал, бывает. Но я ведь хороший!

— Хороший, хороший, — заулыбался кормщик.

— Суши вёсла! — Сивый встал со скамьи, потянулся, утёр со лба пот, отлепил от спины мокрую рубаху. Пришли.

Туман сдуло. Ровно занавес раздёрнуло вправо и влево, а в середине сочно и ясно серел скалами остров, ярко зеленел соснами на макушках холмов и чисто звенел детскими голосами. Стайка мальчишек, ровно воробьята, ссыпалась по пологому холму к причалу, замахала руками. Прыгали, чирикали, точно всамделишные воробышки. Жёны спускались без суеты, но мало кого из парней могла обмануть их неторопливая размеренная походка. Самая молодая из замужних, Морошка, жена Ледка, едва на бег не сорвалась, а парни на ладье и бабы на берегу, с одинаковыми улыбками толкали друг друга локтями, мол, смотри, несётся, как птица, земли не касается, ровно пятки ей жжёт.