Ледобой. Зов

Глазам хозяина, едва он вошёл с улицы в корчму, предстало жуткое зрелище: воевода князя без чувств лежит у стены, скамеечка разбита в щепы, и вот честное слово, завтра же Ратник получит щедрый дар. Чутье, это тебе не шутка, за такое богов благодари до конца дней! Как чувствовал: не нужно мешаться у этих под ногами. Странноглазый — ухарь ещё тот, видать. Это какой же статью нужно обладать, чтобы выстелить княжеского лба одним ударом? И ведь не молод, и не так чтобы могуч. Догнать и пожелать гостям счастливого пути? Ага, ищите дураков!

* * *

— Все в сборе?

В старом святилище, том, что в лесу, с десяток ворожцов сидел у костра. Все седобородые и немолодые. Последним на поляну ступил Стюжень.

— Что удумал, старый пень? — Тёмно, соловейский ворожец едва с места не вскочил, и хрустнуло при этом так, что поди пойми, дровьё трещит в огне или колени. — Которая седмица без пользы проходит! Для того клич по всем сторонам кинул? Для того собирал?

— Ох, упарился! — входя в круг, Стюжень утёр пот со лба, — жаркое нынче лето.

Снял с пояса питейку, совлёк пробку и вылил всё в рот.

— Попить — это ты здорово придумал, — Молочник откупорил свою питейку, приложился, утёр белое с усов. — Люди, видишь, кругом разные, один воду пьёт, второй молоко. Один знает что-то важное, другой — ни сном, ни духом.

— Вот и поделись тем важным, что смог узнать. Давай.

— Я? — млеч удивленно ткнул себя пальцем в грудь. — Только то и знаю, что в естество мора проникнуть не удалось, как ни пытались. Местные снадобья не помогают, а где искать — не знаю… не знаем.

— Я пробовал наговоры здоровья, — буркнул Тёмно и остервенело плюнул. — Не берёт заразу!

— Самолично заговаривал на собственной крови хворых, — крикнул Пшено, млеч, — Как об стену горох!

— Ничто не работает! — Духован, млеч из былинеев, в сердцах едва посох не сломал. — Не травяной то заговор!

— И не земляной!

— И не каменный!

— И не звериный!

— И не птичий!

— И не гадов!

— От ещё живых мертвечиной несёт! Тленом воняет! Деревни по всем краям полыхают! Со всем скарбом жгут!

Старики мрачно закивали. Жгут. Полыхают края и веси, запустение обживается там, где ещё недавно кипела жизнь, а уж как вид пепелища с проваленными крышами даже неугомонным болтунам подрезает языки, никому рассказывать нет нужды. И бродят скитальцы целыми деревнями из конца в конец, и нет им пристанища, встают на житьё там, где найдут мало-мальский пустырь, и плевать чья земля. Распахивают, не ждут, заливные луга выкашивают наголо. Особо упёртые бояре сгоняют с земли… точнее пытаются, но реки крови заливают любые вспышки гордыни и поколенной родовитости. Иной раз даже дымок больше не вьётся.

— А говорят, Сивый твой под Злобога ушёл! Его проделки! Семь лет назад заломал его Злобненький, и всё, кончился народный заступничек! Переродился!

Стюжень мрачно покосился на Молочника, тот, ухмыльнувшись, отвернулся.

— Точно со злой силой знается твой выкормыш! — не унимаясь, Тёмно вскочил с места, затряс узловатым пальцем. — Болтают, и дети его мраком потусторонним отмечены! Вот нам и напасти! На Скалистом открыли дверку на ту сторону! Оттуда зло по всей земле и расползается!

Стюжень нахмурился. Болтают? И кто у нас такой глазастый и языкастый? Из ворожцов никто, кроме Урача на Скалистый и носа не казал, заставные за Сивого в клочья разорвут, да и не особо они болтливы. Жёны со Скалистого? Так с двух боков за сплетни биты будут, знают. Мужья за длинный язык от души оприходуют, а то, что останется, Верна разнесёт на клочки. Кто?

— Безрод как был собой, так и остался. В том слово моё, хочешь верь, хочешь не верь. И не на Скалистом корень бед зарыт! Не там!

— Ох, морочишь, старый! — Тёмно погрозил кулаком, аж борода затряслась, седой вихор на глаза упал. — Немедля выкладывай, что было там семь лет назад! Шуточки кончились! Может и тебя Злобненький к себе переманил, и теперь поёте с Сивым друг за дружку песни ладные, да складные!? Ишь ты, агнцы! Белые да кудрявые!

— Тут у одного болтуна кудри как по-писанному — белые, да густые, — Стюжень встал, хищно ощерился, медленно, со значением потащил рукава на локти, — Я их ему и прорежу, пню трухлявому.

Соловейский ворожец так и остался с раскрытым ртом. Перелаиваться через костёр — это одно, а замеситься в врукопашную с этим бугаём, который, говорят, в той войне с оттнирами не на печи бока грел, а мечом махал так, что завидовали даже молодые — другое.

— То не моё было дело, и уж не ваше подавно! Что видел — то видел, а нос любопытный в дырку не совал. Само так вышло. И хватит выдумывать! Утопающий, говорят, за соломину хватается, вы же былинку друг у друга выхватываете?

— Хочешь предложить бревно? — Молочник, хитро щуря глаза, приложился к питейке.

— Кто-то же должен! — Стюжень развел руками.

— Ну-ну! — Тёмно, кряхтя, опустился на место.

— Колёса гну, — верховный каждого нашёл взглядом, поднял руку, и постепенно возгласы и возня смолкли. — Вот сидим мы тут в старом святилище Ратника, все из себя такие мудрые, седые, уважаемые — как сами про себя думаем — а там в тени, напротив, стоит хитрый и опасный враг, а враг, тем более хитрый и опасный — это не пьяный сосед, который следы оставляет такие, что и слепой найдёт. Это сволочь видит тебя до печёнок, знает, куда положишь следующий шаг, и аккурат там, для особо возгордившихся, обнаружится яма. Ухнешь туда по макушку и шею сломаешь. Дознаться до правды — это тебе не у костра орать, да пальцем трясти.

Тёмно уже было рот раскрыл для отповеди, но получил кулаком в бок от соседа, молчи, мол.

— Правды доискаться — дело трудное. Я не самый из вас глупый, но и то знаю далеко не всё.

— И что же ты знаешь? — Молочник опёрся спиной о ствол берёзы, ноги вытянул, приложился к питейке. — Твоя очередь. Осчастливь.

— Сущие крохи, — Стюжень усмехнулся, — Белочуб ночами не спит, всё терзается — почему ратная слава победителя оттниров пришла на боянскую землю? Млечи ничем не хуже, а ты смотри: заставный сбор за Скалистый платить приходится, пристани боянские больше и навар с них жирнее, купечество после войны валом валит, что сюда, что отсюда за море-окиян. Богатеет боянская земля! Крепостицы по всему побережью строит, на полуденных рубежах заставы возводит. А это несправедливо, так, плешивый?