Ледобой. Зов

— А вот овёс, на горбу принёс, сочный и спелый, как снежок белый… — Кисляй начал бодро, сверкал зубами во весь рот, но потом начал тянуть, запинаться, а под конец и вовсе умолк, раскрыв рот — это Тенька прошёл новёхонькие, добротные мешки, распузыренные до неподъёмности и остановился перед самым тёмным, старым и худым, в стороне от прочих.

— Овёс у него белый, — Сивый ухмыльнулся, легко кивнул продавцу.

— А чего же из худого мешка? То для своей лошадёнки держу, лишь бы копыта не отбросила. Лучшее на продажу, себе погаже.

— Оттуда, — Безрод показал на тёмный от старости мешок, бросил Кисляю рублик, показал на Тенькины перемётные сумы. — Туда. На день пути.

— Да нешто…

— Оттуда.

Кисляй хотел что-то сказать, да раздумал. А расхотелось поговорками сыпать. Вдруг и сразу. К ворожее не ходи — лиходей, взгляд мертвечиной отдает, ещё сам себя начнёшь нюхать, живой или уже тленом несёт. Конечно, тут растеряешься. Пока отсып а л, всё косил на сторону. Вот честное слово, от этого хмыря в замотке неприятностями несёт на перестрел, ровно в болоте вонючем извозился прямо в одежде и с конём. Кисляй ещё длинным носом потянул, может на самом деле неприятности могут пахнуть?

— Вроде пришлый, но будто предупредил кто, — Кисляй сопел над мешком, мерной чашей пересыпая овёс в суму. — Узнаю, кто доносит, по миру пущу.

Сивый хмыкнул, отвернулся. Ничего интересного, торгован косится, глазки бегают, чувствует себя больным, вон напрягся, озноб в себе за хвост ловит. Ловит, да никак найти не может. Да и мрак с ним. Там на площади интереснее: появились верховые, целый разъезд, трое — один к одному. Головной что-то спросил у гончара, поблагодарил, припустил коня. Подъехал, довольно крякнул:

— Ого, овёс! То, что нужно.

— Сколько? Я мигом! Тот овёс на горбу принёс, сочный и спелый, как снежок белый, конь ест, добавки просит, а Кисляй, знай себе, мешки подносит…

— На день пути, добрый человек! Дорога наша длинна, а промедление у нас не в чести, правильно я говорю, друзья?

— Новости везём больно горячие!

— В Сторожище такое творится!

Сивый нахмурился. Что в Сторожище творится? Все сошли с ума, из конца в конец по всем краям носятся толпы гонцов с вестями разного пошиба, то душегуба морового поймали, то у боянов что-то невиданное происходит. Хмыкнул. А «душегуб» тот овёс покупает, вестей ждёт. Ну-ну.

На слово «новости», пущенное в мир звонким — точно певческим голосом, люд потянулся со всех концов торжка, подходили гончары, кузнец и его подмастерья, зеваки и праздные шатуны, местные бабы-сплетницы, мальчишки, пьянчужки и вообще все, кто мог ходить. Безрод моргнуть не успел, оказался в плотном кругу людей: слева пахнуло жареным луком — икает кряжистый уголекоп, черная пыль намертво въелась в морщины и даже глаза кажутся подведёнными, справа несло мочёной капустой — козлобородый купчик доедает остатки с ладони.

— Чего про новости болтал? Ну, давай, выкладывай, если не врёшь.

— Князю своему новости везу, не тебе, — расхохотался головной.

— Смешлив больно, — крикнули из толпы женским голосом, и мужской тут же добавил: — Уважь народ, сам знаешь, края и веси трясёт, ровно в падучей.

— Будет мор или нет?

Верховые переглянулись, друг другу разом кивнули и главный заговорил:

— Мор идёт, сами знаете. Поселения жгут десятками, ворожцы бьются, да ничего сделать не могут. Видать, сильно мы нагрешили, если боги так наказывают. В Сторожище ворожец боянский от заразы помирает. Говорят, тот самый, который пригрел душегуба.

— Безрода что ли? — прилетело из толпы.

— Не знаю, как зовут, но рубцами лицо усеяно, ровно кошка когтями рвала. И видели, как он зло творит. Четверо выжили. Выжили и клянутся, что он это. Узнали.

— Безрод? Не мог он.

— Не могла кошка щенков родить. А говорят еще, Злобог его к себе обернул. Заставил или ещё что, но теперь на побегушках у Злого ваш Безрод. А как иначе объяснишь? Никак.

Люди притихли, переглядывались и тревожно качали головами.

— Князья трубят совет, вот-вот призовут Отваду выдать на суд Безрода.

— А Отвада не даст, — сплюнул углекоп. — Я его знаю. Кремень. За своих и в огонь, и в воду. Бился с ним тогда, у Озорницы. Болтают, как сын ему Безрод.

— Тогда точно будет война, — главный у вестоносцев убеждённо кивнул. — Князья в кулак сожмутся и ударят. Так и ли иначе, но душегуба повесят.

— Дружина Безрода не сдаст, — убеждённо кивнул углекоп, — нипочём не сдаст.

— Двум войнам не бывать, а одной не миновать, — пожал плечами вожак пришлых.

— А нам что делать? — взвизгнула тощая бабёнка со жменькой черных ягод — так перепугалась, что заперхала, закашлялась, утёрла рот и повезла чёрную полосу по щеке. — Опять война? Опять бежать?

— Тю, было бы с чего блажить! У других князей житье не хуже, — второй верховой пожал плечами. — Это если один бежишь тяжко. А если всем селом, так и бежать не надо. Просто князя себе меняешь и всё. Так и скажите своему Отваде, мол, уходим к другому князю. Счастливо оставаться! Целое село — это тебе не кот наплакал! Прими да уважь, как говорится.

— А я слыхал, на полудне, в Хизане, жирно живётся. Можно всем селом на самом деле сняться да утопать ножками на полдень. Солнца больше, князь тамошний душегубов под кроватью не прячет, — третий верховой махнул на полдень, — с данью не лютует. Говорят, что ни год, простой пахарь коровкой-двумя прирастает.

— А я слыхал, мор туда не достал, — козлобородый сунул остатки капусты в рот, зашамкал.

— Сказали ж тебе, нагрешили мы, — буркнул Кисляй — он как раз закончил с овсом. — Змею на груди пригрели, тем и нагрешили.

— Кто змея?

Где-то с краю толпа заволновалась, пошла волнами, и скоро вперёд протолкался паренёк, тощий, вихрастый, брови грозно сведены на переносице, губы сжаты, ровно бодаться собрался, и веснушек — море разливанное.

— Да Безрод этот, — зло плюнул Кисляй. — Раньше-то какая торговля была? Солнце в полдень войти не успевало, ничего у меня не оставалось, а теперь? Раньше на торжке яблоку было не упасть, а теперь?

— Да, мой юный друг, — вожак пришлых убежденно кивнул, — сам разговаривал с теми, кто выжил. Страхолюд с рубцами на лице зло ворожит, наведёт порчу на купецкий поезд, людей порубит и дёру даёт. Одного или двоих всегда оставляет. Мол, всем донесите, да бойтесь меня. Я, дескать, буду князем всех земель.

— А думаешь мор и душегубство случайно совпали, в одно время появились? — второй верховой с седла наклонился к пареньку, погрозил пальцем. — Не будь глупцом, иначе не станешь мужчиной!