Ледобой

Рядяша бросил секиру, подобрал кем-то брошенную ладейную скамью, и будто ураган, врубился в саму гущу. Как в песне пелось, махнет – улочка, отмахнет – переулочек. Огромная скамья на двоих гребцов, с руку толщиной, длиной во весь немалый Рядяшин рост, мерно взлетала и опускалась на головы, и не было от нее спасения. Ни мечом, ни щитом, ни секирой от дубовой балки не защититься. Рядяша укрывался ею как щитом, бил как дубиной.

Обоерукий Щелк завернулся в смертоносное, блистающее кружево, что сплел секирой и мечом, бормотал «трое», «трое» и рубил всех, кого видел. Посчитал, что должен оставить на земле не меньше трех оттниров, пока ляжет сам. Взялся с тремя разом, ужом вертелся, бил всяко – снизу, сверху, справа, слева. Первому страшным ударом секиры разрубил шею, пинком в живот отбросил прочь. Клинком отвел мечи остальных, дал провалиться, и, не отводя меча из сцепки, ударил секирой. Разбил щит, достал полуночника в руку. Пропустил мечи оттниров, шедшие снизу вверх, резко присел и мало не по самый обух всадил секиру в ногу третьему полуночнику. С колена мечом достал последнего, с раненой рукой. Прикончил всех, и, тяжело дыша, засобирался встать. Не смог, затрясся, ровно в приступе лихоманки. Последний оттнир рассек ногу, чуть ниже бедра. Так и остался рубиться стоя на колене.

Братья Неслухи уж давно приноровились биться втроем. Не глядя, знали, где который, вокруг только свистело и падало наземь. Двое шли вперед, третий прикрывал со спины. Все трое ревели, чисто быки в засуху, мечами воздух в круговерть мутили. Один брат только принимал меч противника, а другой уже бил. Не любили Неслухи щитов, никогда за ними не прятались. По мечу сверкало в каждой руке. Успевали и своего остановить и братнего посечь. Уж как в сказке сказывалось, было у старика три сына…

Как бился старый Стюжень, дивились не только свои, но и чужие. Про то лишь песни складывать, да отрокам сказывать. Немногие видели старика в рубке, стычки в городе не в счет. Старик скрещивал с оттниром меч, и если тот был без щита, кулаком охаживал в лицо. Был тот со щитом – открытой ладонью стучал в щит, валил наземь тут и резал, чисто жертвенную скотину. С одного удара валил наземь, видать, в молодости быков играючи ронял. Человек же не бык, иные замертво падали, когда Стюжень в лицо попадал.

Истекающий кровью Люб рубился из последних сил. Прилетевшая откуда-то секира ударила парня в бок и сломала несколько ребер. Самый младший в дружине перехватил меч в другую руку, подобранный щит и вовсе бросил, недолго поносил. Полуночник, вставший перед парнем, с хищной улыбкой неторопливо ударил справа, в больной Любов бок. Боян отбил удар, зажав рану левой рукой. Оттнир ударил еще раз, Люб с трудом отбил и встал, опустив руки. Парень качался и водил по сторонам мутными глазами. Оттнир зловеще ощерился, занес меч… и вдруг ожил Люб. На миг в глазах прояснилось, младший зло взглянул исподлобья и опередил оттнира, сунув меч острием в лицо. Убить не убил, но переносицу размозжил и высадил глаз, а когда ошеломленный оттнир упал, зарубил на месте.

Дружина Безрода таяла, как снег на солнце. Встала между рекой и лесом на узкой дорожке и держалась до последнего. Круг, отбиваясь от троих, дважды раненный, затянул хриплым голосом старую млечскую песню. Знал, что не допоет до конца, знал, что нужно беречь дыхание, но затянул. Не пригодится больше дыхание. Первого сразил, и, видя, что не поспевает, что сил не хватает, сам бросился на мечи. Поймал собственными боками, и пока оттниры возвращали клинки, одним ударом разрубил обоим горла. Над млечем встал Моряй и не подпустил никого добить. Так и рубился над телом, пока Круг сам не испустил дух.

Безрод взялся с бывалым урсбюнном, предводителем запасной дружины, и только схватившись, понял, на какого противника нарвался. Воевода оттниров знал о мече все, наверное, под солнцем не осталось тайн для старого. Холодно глядел на Безрода почти белыми глазами, и как будто слиплись два меча. Куда иголочка, туда и ниточка. Сивый отпрыгнул назад, хотел разорвать сцепку, но урсбюнн, скакнув следом, не дал. Через клинок знал намерения Сивого, как если бы тот говорил вслух. Безрод ухмыльнулся, на короткое мгновение бросил взгляд куда-то за полуночника и коротко бросил: «Давай!» Оттнир еле заметно скривился, разорвал сцепку и молниеносно полоснул у себя за спиной. Думал, кто-то подобрался сзади и готовит смертельный удар. Никого не нашлось, только отдельные жаркие схватки, даром пропал сильный удар. Отдавая врагу должное, бывалый воин кивнул, и стало настоящее противостояние. Урсбюнн рубился отменно, несколько раз достал Безрода, пустил кровь. И быть Сивому разваленным на части, не сложись он вбок, как тогда, на плесе, старый воитель даже губы поджал от восхищения. А Безрод сделал то, что делает лишь один из тысячи – обрушил на противника град ударов: сверху, снизу, справа, слева; ударил по ногам, и когда полуночник ловко прижал меч Безрода к земле, а клинки на короткое мгновение замерли внизу, Сивый крепко схватил меч оттнира за лезвие. Урсбюнн дернул к себе, вырывая, но тщетно. Сивый даже не порезался и мертвой хваткой держал лезвие плашмя, не касаясь режущей кромки. Скорее молнии полоснул по руке, державшей меч, и когда полуночный воевода отпустил оружие, дал тому умереть быстро. Этот боец желанный дружинник в рать его бога, могучего Тнира. Он тоже забирает самых лучших. Безрод перехватил меч оттнира за рукоять и пошел раздавать смерть направо и налево с обоих мечей.

Нашла коса на камень. Здоровенный оттнир, под стать мучителю быков Рядяше, подхватил с земли такую же скамью и пробился к бояну. Здоровяки успели только по разу оходить друг друга. Скамьи у обоих разлетелись, и страшно заныли отбитые ладони. Искать оружие не стали, сцепились врукопашную. Жутким ударом Рядяше едва не снесло пол-лица, а сам с левой руки свернул полуночнику челюсть. Ровно быки, перепахали под собой землю, схватились грудь в грудь и, что было дурных сил, давили друг друга могучими руками. Трещали ребра, оба поединщика ничего не видели от боли, знали только, что стоять останется лишь один. И смял-таки Рядяша полуночника, треснул у того хребет, и рыжий оттнир обмяк. А боян, превозмогая боль в сломанных ребрах, развел руки, выпустил мертвого врага и остался стоять, ровно дуб в чистом поле, пока не поймал грудью шальной меч. Без счету оттниров накрошил Рядяша вокруг себя, тех, что первыми полегли под страшной скамьей, даже видно не стало. Гору трупов увенчал собой.

И когда Безрод усталым взором оглядел бранное поле и чутьем, что дается одному на тысячу, углядел в мешанине тел и мельтешении оружия колесо судьбы, облегченно выдохнул. Сивый увидел тот единственный удар, который развернул колесо судьбы в нужную сторону. Медленно разгоняясь, колесо понеслось на полдень. Решающий удар нанес Гремляш, и в суматохе жаркой схватки проступило лицо судьбы, и оказалось оно курносо и по-боянски стрижено.

От всей дружины Безрода осталась лишь горстка воев, полуночников немногим больше. Лесные призраки даже оглянуться назад не смели, что там увидят? Как доламывают горожан, и получится, что затея с вылазкой ни к чему не привела? Что они напрасно разбрасывались направо и налево своими и чужими жизнями? Лучше биться до конца и не оборачиваться. И только Безрод знал истину и усмехался в бороду.

Полуночники отхлынули. Лесные призраки подтянулись к воеводе. Посеченные Неслухи, Гремляш, Моряй, Стюжень и еще два воя, даже имен которых Безрод не помнил. Вымазанные чужой и своей кровью, парни стояли из последних сил и тяжело дышали, руки больше не держали мечей и секир, была бы воля – побросали наземь и сами рядком улеглись. А если воевода назад не оборачивается, значит, им тоже не следует. Победит Сторожище – услышат, нет – все равно погибать.

…Вражьей крови наземь слил – море-окиян,По живому злым мечом трижды по три рван,Затянулось, зажило, стану дальше жить,Чтобы в битве страшной голову сложить,Во широком поле прямо у рекиГрудью в грудь ударили ратные полки,Бились, не щадились, мечный звон стоял,И последним из дружины я на землю пал… –

прохрипел Безрод и пошел вперед. Он не смог удивиться даже тому, что старый ворожец еще жив. Удивится потом, если выживет. Все переели битвы. Уже мутило, как будто до тошноты напились меду, от запаха крови едва не выворачивало. Остатки двух дружин сошлись и рубились из последних сил. Пал посеченный Моряй, но Безрод этого не видел, просто не оглядывался. Пали те двое, имен которых Сивый не помнил, но этого он тоже не видел. Пал Стюжень, и земля вздрогнула под ногами, когда рухнул верховный ворожец. Окруженные со всех сторон, один за другим обняли землю Неслухи и взгромоздили вокруг себя оттниров видимо-невидимо. Затих за спиной Гремляш, только прохрипел что-то и пал, и лишь Безрод все рубился и убивал.

Их осталось только двое. Сивый стоял против оттнира, и было уже не понять, стар полуночник или молод. Оба перепачкались кровью и грязью с головы до ног, лица исказились болью и усталостью. Последние люди двух дружин выстаивали один другого, и даже просто поднять меч, значило умереть от усталости. Они и виделись друг другу ровно в тумане, и поди догадайся, на самом ли деле туман сделался красен?

Полуночник захрипел и рухнул Безроду в ноги. Сивый не мог даже обернуться, посмотреть, что творится за спиной. Упер мечи в землю, боясь шевельнуться. Если бы победили оттниры – уже зарубили, но еще звенят за спиной мечи, еще хрипят люди. И будто во сне донесся крик:

– Сы-ы-ын!

Безрод оглянулся и едва не упал. К нему со всех ног неслись люди, а из городских ворот прямо в воду прыгали горожане…

Будто сонный, ходил Сивый по полю, не выпуская мечей и опираясь на них, точно на клюку. Перестоял муть в груди и пошел. Не дал увести себя и брел по полю, ровно смерть по своей жатве. Едва сотня осталась на ногах от основной дружины князя, оттниры полегли все до единого. Последним упал Брюнсдюр. Хотел спеть напоследок, но дыхания не хватило. Только хрип да свист вырвались из осипшей глотки. К ладьям не побежал ни один полуночник. Лучше пасть мертвым, чем остаться в живых и слушать на родине смешки и упреки.