Ледяная королева

На соседнем стуле рядом со мной сидел молодой человек, почти мальчишка, лет двадцати с небольшим. Высокий, неловкий, кареглазый. Несмотря на лето, на руках у него были перчатки. Заметив, что я на них смотрю, он наклонился ко мне:

— Хотите взглянуть?

В затылке у меня жутко тикало, и, наверное, голова дернулась. Сосед, судя по всему, принял это дергание за кивок и решил, будто мне интересно увидеть, что он там прячет. Будто мне было до него дело. Его звали Ренни, он не закончил второй курс, восстанавливаясь после молнии, и теперь ждал начала летнего семестра. Ренни снял перчатки, и я увидела, что было у него на руках в тот момент, когда ударила молния, — кольцо на одной руке и часы на другой. И то и другое впечаталось в кожу. Спрашивать, больно ли ему, было излишне — это становилось понятно и по красным еще рубцам, и по той осторожности, с какой Ренни снимал перчатки.

— Жалко, время не показывают, — пошутил про свои «часы» Ренни. Он стал надевать перчатки. Скривился от боли. — Я в тот момент играл в гольф. А знаете ли вы, что пять процентов из всех попаданий молнии приходятся на площадки для гольфа?

— В самом деле?

Поговорить о пережитом все любят.

— Мы там были всем курсом, человек пятьдесят. У нас проводилась благотворительная акция, кампания по сбору средств на ремонт общежития. Мы веселились там, а потом вдруг — бамс. Пострадал один я. Вошла в голову, вышла в землю сквозь ноги. Прямое попадание. У меня там до сих пор еще дырка. — Он пошарил у себя по макушке и наконец нашел. — Вот здесь.

Разговор становился чересчур интимным. Еще немного, и он спросит, в чем я сплю, в ночной рубашке или без? Снится ли мне моя молния? Впадаю ли я в панику и запираю ли дверь при первых признаках грозы?

Но смотрел он на меня приветливо. И я подумала, что невежливо ничем не ответить.

— Я была дома, держала в руке мухобойку. Она угодила в мухобойку.

Он, похоже, остался доволен. Будто я открыла ему важную тайну.

— Ничего себе! Представляю, какая это была неожиданность.

Он сказал это дружески и сочувственно, так что я решила выдать ему еще чуть-чуть информации.

— Мухобойка была с пластиковым лепестком, так вот лепесток расплавился. Я ее купила в «Хозяйственном магазине Эйкса». Мне достался отраженный разряд.

Оставалось надеяться, что я правильно выучила профессиональную терминологию.

— Хорошо, что вы не гоняли мух свернутой газетой. Газета бы загорелась.

Его сдержанность мне понравилась. Он улыбался, и я в ответ тоже улыбнулась.

В тот вечер нас собралось восемь человек — старых и молодых, мужчин и женщин, — у которых не было ничего общего, ничегошеньки. Наблюдали за нами — а также, думаю, направляли беседу — медсестра, невропатолог (наверняка он был ассистентом у доктора Уаймена) и терапевт. В ходе той беседы оказалось, что из всех задокументированных случаев попадания молний в человека у нас в штате две трети приходятся на округ Орлон. Это было мило. Я поселилась в эпицентре всех гроз, какие случались во Флориде. Понятное дело, что брату там нравилось.

Нам предложили по кругу представиться — разумеется, имелось в виду только имя, — добавив, что, если кто желает, может рассказать, как теперь живет. Этого никто не захотел. Одно дело — медицинские проблемы, совсем другое — это. «Что творится у вас в душе после того, как в вас угодила молния? Как у вас с сексуальной жизнью? А не пострадало ли ваше эго, ощутив на себе опаляющий жар? Или оно теперь только и занято тем, что разбирается с тиканьем, дрожью, заиканием и хромотой?»

Никто об этом не захотел говорить. Обнаженный принялся поудобнее устраивать нош. Юная девушка в симпатичных кудряшках и разных носках закрыла глаза и что-то бубнила себе под нос. Нежное ее личико все было испещрено мелкими крапинками — как мне сказали позднее, следами ожогов, появившихся оттого, что в момент попадания молнии от высокой температуры вскипели падавшие на лицо дождевые капли.

Никто из нас не пожелал обсуждать и свое эмоциональное состояние. Не захотел впускать посторонних в личное пространство. Мы лишь молча смотрели друг на друга и застенчиво улыбались.

— Следующая тема…

Мэри попросила выступить сидевшего среди нас мужчину, оказавшегося фермером, который разводил кур; мы поаплодировали ему всем кругом.

После его выступления наконец завязался разговор про то, что на самом деле было всем интересно. Про молнии. «Вот такая», «Вот такой силы», «А вы что, не знали?» и тому подобное. Я узнала там про человека, которого ударило молнией так, что он летел футов сорок, прежде чем врезался в стоявший у дороги стог. И про женщину из многоквартирного дома, у которой молния перебила весь китайский фарфор в серванте. И про то, что в грозу опаснее всего находиться в открытом поле, что после молний там остается выжженное пятно, что нередко жертвами молний становятся коровы, а уцелевшие дают молоко желтого цвета, которое скисает еще не доенное. Но более всего нас заинтересовали истории про людей, которые сначала умерли от удара молнии, а потом возвратились к жизни.

Почти все из наших верили в одну, пусть не доказанную теорию: теорию моментальной смерти. На наш взгляд, было вполне правдоподобно, что молния могла отключить все метаболические процессы, подобно короткому замыканию, и тем самым «вырубить» человека до такой степени, что он официально признавался мертвым, причем на время настолько долгое, что в соответствии с логикой, а также с медицинской практикой возвращение становилось невозможным, а потом, после удаления причины, заново «запускались» системы жизнеобеспечения. Почему и как это происходит, не представлял никто. Тем не менее все знали, что иногда кто-нибудь возвращается.

Так, например, под Джексонвиллем жил один старик по прозвищу Дракон, которого никто из нас, правда, не видел, но про которого точно знали, что в него молния попадала дважды. А совсем рядом, даже в нашем округе, жил еще один человек, по имени Лазарус Джоунс. Он был уж точно реальный — его существование подтверждалось двумя документами: справкой из морга и выпиской из больницы. Раньше, пока в него не попала молния, Лазаруса Джоунса звали Сетом Джоунсом.

Услышав про него, я даже вздрогнула. Меня будто током ударило. Впервые в жизни я узнала, что где-то недалеко от меня живет человек, сумевший возвратиться с того света. Наконец меня что-то задело за живое.

Ничего подобного со мной не случалось очень давно.

Итак, мне тотчас захотелось узнать: какой он, этот человек, который один раз уже умер? Как выглядит? Сильно ли пострадал? Я даже подалась вперед на своем стуле, а потом пододвинула его ближе к рассказчику, который сидел в центре круга. Потому что рассказчик в тот самый момент говорил, что Лазарус Джоунс запросто может без огня сварить яйцо. И что в его присутствии меняется электромагнитное поле, лифты едут не вниз, а вверх, лампочки перегорают, часы останавливаются. Что раньше, до попадания молнии, он был ростом пять футов десять дюймов, а вырос до шести. Молния переделала, реорганизовала в нем все, вообще все, изменив до неузнаваемости. Что у него постоянно держится температура, причем настолько высокая, что ест он только холодное и сырое, потому что сырая пища доходит до готовности в момент глотания непосредственно в пищеводе. Что он пролежал мертвым сорок минут — ни пульса, ни сердцебиения. Это было невероятно, но факт зафиксировали врачи «скорой». А когда Лазарус снова открыл глаза, то зрачки у него были до того расширены, что глаза казались черными. Обследовать он себя не дал. Ни офтальмологам, ни кардиологам, ни пульмонологам.

— Как же он мог вернуться? — спросила я у Ренни. — Разве за такое время мозг не гибнет?

— Если теория моментальной смерти верна, то нет, значит, не гибнет.

Мы шептались, склонившись головами друг к другу и соприкасаясь коленями. Я чувствовала, как Ренни дрожит. Не будь я осторожной, я, наверное, начала бы его жалеть.

— Наши специалисты пытались его обследовать, но Лазарус Джоунс воспротивился. По-моему, он суперпсих, этот парень. Говорят, доктора Уаймена он с ружьем прогнал от своего дома.