Ледяное сердце

Почтенная Маргаретта расписывала во всех красках как же Кайе повезёт всё это увидеть: украшенный гирляндами из цветов изумительный дворец Лирайе, ливрейных слуг, сотни золотых и серебряных канделябров, розовое игристое вино и редкие блюда.

— Милая ты едва ли пробовала копчёных угрей, — обмахивалась веером почтенная Маргаретта, — а лимонное суфле? Клубнику в меду и шоколад?

В Обители изысками не баловали…

А почтенная Маргаретта всё говорила и говорила: про маскарад и фейерверки, про то, что на бал соберётся весь цвет знати и, конечно же, про танцы.

Город будет веселиться, город будет пьян и беспечен, народные гулянья пройдут по улицам, но главное торжество будет во дворце, и это — бал невест.

Кайя не любила танцы. Вернее, может, и любила бы, если бы умела хорошо танцевать.

Девочки в монастыре занимались танцами через день. А какая в этом радость, если каждый раз Кайе, как самой высокой из них, приходилось изображать чьего-нибудь кавалера? И она, когда могла, сбегала к старой Наннэ в оранжерею или в лекарню, где та готовила порошки и микстуры и рассказывала разные истории. Наннэ умела хорошо рассказывать, а Кайя умела слушать. Забравшись на скамью или старый бочонок, она помогала толочь листья в ступке, слушая напевный негромкий голос, который убаюкивал, заставляя уноситься вдаль к красивым городам и далёким странам. В её историях все девушки были красивы, а мужчины благородны, злодеи коварны, а добродетель вознаграждалась. И зло всегда было ужасным, причиняя героям столько мук, что временами Кайя вскрикивала в страхе или тихонько вытирала слёзы в ожидании того, когда же добро победит. Добро всегда побеждало у последней черты, на самой грани, тогда, когда верить уже перестаёшь, вымучив героев и выпив досуха. И каждый раз ей хотелось слушать ещё.

Наверное, потому она и не научилась хорошо танцевать.

— Миледи? Прошу проще… — голос Дарри вырвал её из раздумий и заставил вздрогнуть. — Кайя? Простите, я вас не узнал!

Она обернулась. Капитан стоял на дорожке, ведущей к дому, и странно смотрел на неё, будто не веря своим глазам, и от его взгляда она смутилась. Старания почтенной Маргаретты не прошли даром. На Кайю натянули пышное светлое платье, зашнуровав корсет так, что она едва могла дышать, уложили волосы на затылке — высокую причёску Маргаретта не одобрила: «Куда вы из неё жердь делаете? — прикрикнула на помощниц и пробормотала: — И так уж верба знатная, да ещё каблуки будут».

Украсили локоны лентами, даже веер дали, только она его оставила в библиотеке. И туфли на ней были по южной моде — на каблуках, чтобы до бала привыкла и не ковыляла, как гусыня.

— Я просто задумалась, — Кайя всплеснула руками в тонких кружевных перчатках, которые ей пришлось надеть, чтобы руки снова не загорели, и, повертев ими, смущённо добавила, — вот, теперь придётся всё это носить.

Дарри, видно, только что приехал, его начищенные сапоги слегка припорошило пылью, и волосы растрепались. Тёплые сумерки, сгущаясь под деревьями, окутали их, смягчив черты лиц, румянец и неловкость.

— Всё это вам очень идёт. Я даже не сразу вас узнал, подумал — кто эта незнакомая красивая леди, которая гуляет здесь одна? — улыбнулся капитан.

— Я чувствую себя такой неповоротливой во всём этом, — она грустно улыбнулась в ответ и вздохнула: — Даже не знаю, что мне со всем этим делать на балу.

— На балу?

— Бал невест. Вы разве не знаете?

— О чём?

— Вы разве не знали, что отец велел меня привезти сюда, чтобы выдать замуж? — она посмотрела ему прямо в глаза. — Я думала, вы просто деликатно умолчали…

— Что? — Дарри был удивлён.

— Значит, действительно не знали? Простите, я была уверена, что вы просто скрыли это от меня, — она вздохнула, сложив перед собой руки в перчатках. — Бал невест. Он нанял сваху, чтобы подыскала мне подходящую партию. Это случится уже послезавтра.

— И вы… — Дарри снял шляпу, отстегнул саблю и положил на скамью рядом. Лицо его стало сразу серьёзным, — … вы как будто расстроены?

Но было видно, что он и сам растерян не меньше Кайи.

— Я не хочу замуж! — выпалила она, чувствуя, как её душат слёзы и горло стягивает обруч обиды. — Отец сказал, что он может погибнуть в битве за этот перевал! И ещё сказал, что должен отдать меня замуж до того, как уедет туда!

И внезапно всё, что накопилось в душе, прорвалось потоком, она всплеснула руками, смахнула слезинку и начала говорить.

Говорила о том, что хочет вернуться обратно в Обитель, и чтобы всё осталось по-прежнему. Что она не хочет, чтобы отец снова ехал на эту войну. Не хочет выбирать мужа из тех людей, о которых ей рассказывала Маргаретта: хромого вдовца, раненого в битве с лаарцами, которому, наверное, сто лет, раз он уже женил троих сыновей, а вот теперь решил пожить для себя, заведя молодую жену. Или толстого купца из Эддара, торгующего шерстью и владеющего тремя кораблями. Или младшего отпрыска рода Миррейн, чей отец служил одним из лесничих королевы — тощего заикающегося юношу, наследующего в будущем триста льяров земли под Индагаром.

Все предполагаемые женихи в списке почтенной Маргаретты были такими. Знатные женятся на знатных, красавцы — на красавицах, принцы — на принцессах, а полукровки и бастарды выходят замуж за калек, престарелых вдовцов или чудных заморских торговцев в оранжевых и фиолетовых платьях и тюрбанах.

Дарри слушал молча, не перебивая.

— Простите, — прошептала она тихо, — я не должна была всего этого говорить вам. Но мне больше не с кем поделиться.

— Ничего, миледи. Всем иногда нужно выговориться, хоть вон кустам, но рассказать, что на душе.

Голос у него был тёплый, заботливый, без тени насмешки, так что Кайе даже легче стало — хоть один друг, но у неё всё же есть.

— Спасибо вам, мне будет этого не хватать.

— Этого? Чего «этого»?

— Того, как мы говорили с вами во время поездки, — она промокнула перчатками уголки глаз. — Нашей дружбы.

— Миледи, может мне и не полагается задавать таких вопросов, но я уж спрошу, а вы сами решите, отвечать или нет. Раз вы не хотите замуж, то чего же вы хотите? — спросил Дарри, и голос его был тихим, настороженным.

— Я не знаю… В Обители мне больше всего хотелось, чтобы у меня был свой дом. Хоть какой-нибудь маленький, деревянный из одной комнатки и полкварда земли, но свой! Я понимаю, что мой отец желает мне добра. И, выйдя замуж, я обрету, наверное, свой дом. Но я не думала… я надеялась, что всё это будет не так. Я хочу, чтобы… если выходить замуж, то за того, от чьего взгляда сердце тает, с кем захочется всё разделить, как говорят в Храме — в горе и радости, и с кем можно поговорить, вот как с вами, а не потому, что у него триста льяров земли! Мне же не с землёй жить! — выпалила она и вдруг поняла, что точно сказала чего-то лишнего, потому что Дарри шагнул навстречу и взял её руки в свои.

— Миледи… Кайя…

Да что же она такое говорит! Да ещё в присутствии мужчины! Что на неё нашло!

В Обители за такое бы высекли нещадно. На горох поставили, чтобы вернуть разум. Она посмотрела на Дарри и разом поняла — никакой он ей не брат и не друг. Его горящий взгляд и хриплый голос, и этот порыв…

О Боги, какая же она наивная! Как же в сумятице этой дороги, в усталости и круговерти дней, наполненных событиями, надеждами и страхами, она не увидела этого!

Кайя выдернула руки.