Ледяной остров (в сокращении)

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

После ухода Мамедова на минуту воцарилось тягостное молчание. Первым нарушил его Алексей Петрович, обнял мать за плечи и бодро, как будто ничего не случилось, спросил:

– Скажи, мама, чем ты нас будешь кормить? Мы голодны, как волки.

– Уж чем-нибудь накормлю,-в тон сыну ответила Надежда Ивановна.Голодных легче кормить, съедите все, что подам.

Задребезжал телефон на письменном столе.

– Слушаю. Добрый вечер! Пожалуйста, буду очень рад вас видеть. Нет, нет, ничего. Спать мы еще не собираемся.Алексей Петрович положил трубку.-Накрой, мама, на четырех человек, у нас будет еще один гость.

– Сорокин?

– Нет. Бери выше. Сам бог нефтяной геологии, профессор Дубравин. Для вас, журналиста,-обратился он к Зарубину, - это находка. А пока он не пришел, давайте займемся вашими вопросами. Что вас интересует?

Беседуя, журналист с нетерпением прислушивался к редким гудкам автомобилей за окном. Встреча с Дубравиным была неожиданной удачей. Зарубин заерзал на стуле, когда в передней раздался бодрый басок профессора.

– Здравствуйте, Алексей Петрович! Извините, что врываюсь в такой поздний час,-проходя в комнату, Дубравин окинул хозяина взглядом черных, глубоко сидящих под косматыми седыми бровями глаз. И без всякого перехода продолжал, сопровождая слова несколько резкими движениями рук:-Днем заходил в управление, но мне сказали, что вы на Светлых озерах. Вечером опять не поймал вас. А завтра я должен обязательно вернуться в Москву. К вам же, Алексей Петрович, у меня большое дело. Вот я и ворвался. Так что прошу извинить... Ну и жара сегодня в Приморске! Ведь ночь уже, а все еще дышать нечем.

– Прошу вас, Николай Дмитриевич, пройдемте на веранду, там прохладно.

– Вряд ли. Держу пари, что в Приморске сегодня нигде нeт прохладного места, разве что в холодильнике. Я бы, знаете за настоящее прохладное место сейчас согласился неделю не есть и не пить,-пошутил профессор, следуя за Трофимовым и вытирая платком лицо и лысину.

– Ну так считайте себя умершим с голоду,-рассмеялся инженер, пропуская Дубравина в дверь.

– О, да тут настоящая оранжерея!-воскликнул профессор.

– Это хозяйство моей матери.

– А где же она сама? Отдыхает? Нет? Тогда что же вы меня с ней не знакомите?

– Она, наверное, на кухне, сейчас придет. Познакомьтесь, Николай Дмитриевич, с нашим гостем, журналистом.

– Зарубин.

– Моя фамилия Дубравин.
– Пррфессор в упор посмотрел на юное лицо корреспондента.- Не тот ли вы Павел Зарубин,-так, кажется, был подписан очерк о геологах,-который -в четвертичных отложениях открыл палеозой?-Из-под косматых бровей профессора сверкнули лукавые огоньки.

Зарубин готов был провалиться сквозь землю. Не только лицо, но и по-девичьи тонкая шея юноши покрылись пунцовыми пятнами. От смущения он не мог вымолвить и слова. Сжалившись над ним, Трофимов вмешался в разговор:

– А что вы скажете, Николаи Дмитриевич, насчет температуры?

– Да, пари я, кажется, проиграл,-признался профессор и, посмотрев в сторону Трофимова смеющимися глазами, добавил: - И считайте, Алексей Петрович, что вы виновник моей голодной смерти. А только знаете что? Нельзя ли проигрыш заменить ужином?

– Ничего нет проще, Николай Дмигриевич,-засмеялся Трофимов.-Мама не знает о вашем поражении и готовит ужин на всех.

– А какая же все-таки здесь температура?-Дубравин серьезно посмотрел на Трофимова.

– Двадцать выше нуля.

– А снаружи?

– Днем было сорок два, а сейчас, должно быть, не меньше тридцати.

– Каким же колдовством вы добиваетесь такой прохлады? Не в цветах ли тут дело?

– Нет. Да вы садитесь,-Трофимов указал на легкое плетеное кресло возле круглого столика.- Сейчас раскрою секрет колдовства, если это вас интересует.

– Очень интересно,-вставил Зарубин.

Вошла Надежда Ивановна с дымящимся блюдом.

– Знаете что. Надежда Ивановна,- шутил профессор, познакомившись с ней,-вы мой ангел-хранитель. Алексей Петрович обрек меня на голодную смерть, а вы предлагаете такой чудный ужин! Мне уже не терпится отведать.

– Не хвалите прежде времени. Как бы ругать не пришлось,-заулыбалась Надежда Ивановна.

– Ну, нет. Я как вошел, сразу понял, какой ужин готовится в этом доме.

Пока Надежда Ивановна хлопотала у стола, Алексей Петрович посвятил гостя в секрет искусственного климата комнаты.

– Все мое колдовство заключается в использовании давно известных химических реакций, проходящих с поглощением тепла. Я только нашел способ регулировать скорость реакции с помощью вот этого реле,-Трофимов указал на небольшой, похожий на электросчетчик прибор на стене комнаты.

– А где же самый холодильник?-Дубравин обвел глазами комнату.

– Вот он,-Трофимов указал на потолок.

– А каковы перспективы этого вашего огкрытия?-не отставал Дубравин.

– Поживем-увидим,-уклончиво ответил Трофимов.

– Да, забавная штука!
– заговорил профессор, поднимаясь из-за стола. Когда он говорил о чем-либо серьезном, он непременно должен был ходить.-Между прочим, я сегодня уже перестаю поражаться. Это был действительно удивительный для меня день. Я побывал на Песчаной косе. Туда я ехал через Белые камни, а обратно-вдоль побережья Приморские нефтяные промыслы я знал хорошо. Именно знал: Здесь я начинал свою, так сказать, геологическую карьеру еще до революции, здесь же работал в двадцатых годах, не раз бывал в этом районе и после. И вот, этих знакомых промыслов и, можно сказать, родных мест я не узнал. Ведь вы же, Алексей Петрович, не только оживили мертвые и омолодили старые промыслы, но и сказочно изменили их внешний вид. Кто бы мог подумать, что на этих голых камнях, покрытых грязью, будут цвести виноградники, лимоны, апельсины...

Зарубин, занявшийся ужином, теперь прислушивался к каждому слову Дубравина. Профессор все больше заинтересовывал корреспондента. Отложив вилку, журналист вооружился блокнотом и карандашом. А Дубравин говорил и говорил. Он шагал по комнате то быстро, то медленно, останавливаясь, трогая что-нибудь руками, и снова шагал.

– Что случилось, Алексей Петрович?
– прервал себя профессор, заглядывая за диван, которым был отгорожен Атаман. Трофимов коротко рассказал о происшедшем.

– Н-да,- задумчиво вымолвил профессор, но тут же встрепенулся: - А вы знаете, что про ваши дела пишут американцы?

– Что оживление промыслов - это советская пропаганда? Чтож, они, пожалуй, правы. Мы не такие уж заурядные пропагандисты, ведь самый лучший вид пропаганды это дела, а дела у нас неплохие.

– Да, я также полагаю, что у нас еще будет немало случаев для подобной пропаганды. Вот об одном таком возможном случае я и хотел с вами поговорить.
– Дубравин замолчал и задумался.

– Я вас слушаю, Николай Дмитриевич.-Трофимов поудобнее устроился в кресле, откинувшись на плетеную спинку. Помолчав немного, профессор начал: