Легенда Горы. Если убить змею. Разбойник. Рассказы. Очерки

— Это не мой муж.

— Посмотри хорошенько, — попросили мы. — Нет ли какого-нибудь приметного знака?

— У него была родинка, — сказала Ыраз.

Вышла она с заплаканными глазами. Но ведь это Ыраз — самая верная и стойкая из жен. Биться, кататься по полу она не будет. Даже рыдания сумеет удержать. Она только вся сникла и съежилась.

— Это эфе?

Она кивнула и ушла прочь.

— Мой паша, — обратился я к вали, — мы должны заняться преследованием шайки. Ликвидировать ее не представляет особого труда. Мы знаем все места, где она может укрываться. А вы, пожалуйста, известите всех о смерти Чакырджалы.

— Хорошо, — охотно согласился паша.

Труп Чакырджалы тут же повесили за ноги прямо на главной площади Назилли.

Чуть погодя ко мне явились Хаджидук Кямиль и Осман.

— Рюштю-бей, ты видел, какое надругательство совершили над телом Чакырджалы? Неужели такой йигит заслужил столь позорную участь? Уж лучше бы он всех нас перестрелял.

Собрав отряд, я тронулся в путь.

— Чакырджалы убил не один человек, — сказал Осман всем нашим товарищам. — Эта честь принадлежит всему нашему отряду. Обещайте мне, что никто не проговорится, чья именно пуля сразила Чакырджалы.

Это обещание было ему торжественно дано. Имя человека, убившего Чакырджалы, до нынешнего дня оставалось тайной.

Вся обширная сеть, раскинутая эфе, разом порвалась. Двадцать дней преследовали мы шайку, лишившуюся своего предводителя, и наконец получили известие о том, что она находится в Каякёе. Мы сразу же направились туда. Окружили дом, где засели разбойники. Началась схватка. Длилась она до самых сумерек. А упускать разбойников не хотелось. Это снова повлекло бы за собой долгое преследование. Пришлось пойти на крайние меры. Я велел принести десяток бидонов с керосином и поджечь окружающие дома. Затем мы перешли в наступление. Разбойники упорно сопротивлялись. От их пуль пал наш товарищ Чуг Мехмед. Однако уйти они не могли. У них оставалось лишь две возможности: погибнуть от наших выстрелов либо сгореть в полыхающем пламени. Занялся и их дом. Из него выбежал один разбойник. Мы ранили его и взяли в плен. За ним последовал второй. И его тоже настигла наша пуля. Он упал, затем кое-как поднялся на ноги, закричал: «Лучше сгореть, чем сдаться вам, османцам!» — и бросился в огонь.

Уйти удалось только Хаджи Мустафе.

Мы уже собирались в обратный путь, когда получили следующую телеграмму:

«Вилайет Айдын.

Канцелярия.

Командиру отряда капитану Рюштю-бею

Направляю Вам копию телеграммы, посланной в Министерство внутренних дел, где отмечаются Ваши самоотверженные заслуги в деле ликвидации Чакырджалы и всей его шайки. С удовлетворением выражаю Вам свою благодарность.

23 ноября 1911 года

Вали Назым бин Хасан Тахсин

Ходатайствую перед высокочтимым Министерством о повышении звания и назначении командирами батальонов, находящихся в подчинении вилайета, капитанов Шюкрю-бея и Рюштю-бея, проявивших незаурядную отвагу и инициативу в деле полной ликвидации Чакырджалы и всей его шайки. Потребность в находчивых и смелых офицерах для преследования разбойников весьма настоятельна — и оба они отвечают всем предъявляемым требованиям».

* * *

Могила Чакырджалы — у самой обочины дороги, неподалеку от Назилли. Жители окрестных деревень до сих пор почитают ее как гробницу святого.

Земля с его могилы считается целебной. Говорят, что она помогает от лихорадки, а также при различного рода болях.

Еще долгие годы после его смерти все прохожие, приближаясь к месту его упокоения, начинали громко кричать:

— Чакырджалы-эфе! Чакырджалы-эфе! Пропусти нас. Мы ведь не чужие тебе — свои!

РАССКАЗЫ

Дитя

Перевод

Т. Меликова и М. Пастер

Солнце уже скатывалось по склону холма, но еще продолжало нещадно палить. Исмаил весь взмок в своем полосатом минтане [37] . Он покачивался от изнеможения, но шел быстро, поднимая густую пыль, которая запорошила его с ног до головы, набилась в дыры старых башмаков. Пыль была горячая, как уголья.

Исмаил все шел и шел, невнятно бормоча что-то под нос. Он прижимал к груди новорожденного младенца, запеленатого в пеструю тряпицу. Голова ребенка покачивалась на сгибе его правой руки. Пунцово-синюшное личико едва проглядывало сквозь слой пыли. Глаза были закрыты. Временами головка запрокидывалась, и тогда становилась видна тонкая шейка.

37

Минтан — национальная одежда, жакет без рукавов.

В окрестных полях работали крестьяне, журчали жатки, тарахтели комбайны.

Исмаил свернул к полю, где группа мужчин и женщин вязала снопы и укладывала их в копны. Он опустил ребенка на прохладную землю в тени большой арбы, рядом с рыжей псиной, а сам взобрался на арбу. Зачерпнул полную плошку воды из бочонка и вылил себе на голову и обнаженную волосатую грудь. Потом сел рядом с младенцем. Большой палец левой ноги высунулся из дырявого башмака. Ноготь был весь обломанный.

Одна из женщин, что вязали снопы, приблизилась к арбе, чтобы напиться. При виде Исмаила она переменилась в лице, рот у нее приоткрылся, глаза округлились.

— Эй, Исмаил, ты откуда взялся?

Она заметила ребенка, лежащего на земле.

— Вай-вай! Что ж это делается?! Зала, бедненькая, красавица наша!

Не переставая причитать, она взяла ребенка на руки.

— Дохленький-то какой! Ой не жилец он, не жилец! Что ж она наделала, Зала наша, красавица! Несравненная наша!

Женщина вынула грудь, ребенок жадно приник к соску.

— Это ж надо! Ты глянь только, Исмаил, как он грудь берет! Изголодался, видать. От голода да жары захирел. Я кликну Хюрю, пусть покормит. У нее-то груди полные. Своего дома оставляет, а молоко на землю сцеживает.

Женщина попыталась вытащить сосок изо рта младенца.

— Ишь какой, даже пустую грудь не отпускает… Хюрю, Хюрю! Иди сюда!

Одна из женщин подняла голову.

— Хюрю, да иди же скорей! Тут ребеночек Залы. Покорми его.

Хюрю торопливо подбежала, приняла младенца в свои руки и, повернувшись спиной к Исмаилу, вытащила набухшую грудь.

— Вай-вай, горе-то какое! Никому своей судьбы не миновать. С меня не убудет, покормлю маленького. Вон как грудь разнесло. Я уж было собралась сцедить молоко.

А та, что ее позвала, задумчиво добавила:

— Помнишь, Хюрю, как мы вместе с Залой, еще в девках, мотыжить ходили. До чего ж она пригожая была и веселая! Все время улыбалась. А волосы какие были! Густые, черные, аж в синеву. Всем взяла, вот только не могла босиком по стерне ходить. Больно нежная была…

Хюрю отстранила ребенка. Его глаза были по-прежнему закрыты, тонкие губки слабо причмокивали, а по щеке и подбородку расплылось белесое молочное пятно.

Женщина тяжело вздохнула.