Легенда о Людовике

Тибо стиснул зубы. Длинные гибкие пальцы лютниста сплелись в чугунный кулак, могущий — Бланка видела это сама — сбить наземь годовалого теленка.

— Я немедленно отдам приказ о срочной ревизии всех находящихся в городе войск. Чужаки будут немедленно опознаны, найдены и…

— И пойдут на штурм, потому что вы своей ревизией поднимите шум и докажете, что на деле я не собираюсь сдаваться. Сядьте же, Тибо! Кажется, я велела вам сесть и слушать.

Он бросил на нее свирепый взгляд, но молча сел. Гончая у ноги Бланки заскулила и заерзала, но осталась сидеть у ног королевы.

— Сперва я подумала о том, чтоб снова бежать. И мне… мне стыдно за это, Тибо. Я никому, кроме вас, не призналась бы в том, но мне стыдно. У меня двое сыновей здесь… один из них только что родился и, как вы знаете, слаб… мне стало страшно, Тибо.

Она говорила спокойно, без стыда, который ощущала от этих мыслей всего четверть часа назад. Стыд, как и страх, лежал позади, и она отдавала им последнюю дань, рассказывая вслух ему, единственному, кто был готов ее слушать.

— Я… я понимаю, моя королева. Не вините себя. Вы мать…

— Мы уже бежали однажды. В тот раз это было необходимым и верным решением. Но мой сын — король. Он не может и не должен быть королем в изгнании. Вы согласны?

Тибо молчал. Он явно уже не пытался понять ход ее мыслей и просто ждал, когда она закончит.

Бланка вынула пальцы из шерсти гончей и со вздохом опустила руку на подлокотник кресла.

— Сперва я решила арестовать де Рамболя.

Тибо выпучил глаза. При всей его лютой нелюбви к епископу Тулузскому, ничего иного он сделать не мог.

— Ччто? Аарестовать епископа?!

— Но потом я подумала, что это будет слишком дерзким неуважением к нашей святой матери Церкви, а кроме того — вряд ли удержит людей графа Булонского от атаки. Скорее напротив. Для нападения создастся прекрасный повод — поглядите, добрые люди Иль-де-Франса, что творит эта обезумевшая кастильянка, готовая на богохульство ради своей слепой борьбы за власть! Полагаю, — добавила она, поразмыслив мгновенье, — что они именно этого ожидали от меня. Потому и прислали де Рамболя, зная отношения короля с Тулузой и отсутствие в нас чрезмерного пиетета к епископу, представляющему графство, негласно потакающее альбигойцам.

— Понимаю, — пробормотал Тибо; его взгляд, затуманенный бешенством, стал проясняться. — Вы с большей легкостью подняли бы руку на него, чем на любого другого прелата Франции… но оттого он не перестает быть прелатом.

— А мой грех не стал бы менее возмутительным, — кивнула Бланка. — Расчет был довольно верен. Думаю, оттого мне и передали это письмо сейчас, пока де Рамболь еще находился в нашей власти.

— Так это подлог? — оживился Тибо. — Вы полагаете…

— Я полагаю все что угодно, Тибо, — мягко сказала Бланка. — Правдиво ли это донесение, или же это ловкая провокация, призванная заставить меня оступиться, — не так важно. Важно иное: де Рамболь знает, что я получила предупреждение.

— Вы дали ему это почувствовать…

— Я старалась, — легко улыбнулась она. — Не слишком переусердствовала?

— Самую малость, — нервно усмехнулся граф Шампанский. — По правде, мадам, я был потрясен…

— Я видела. Как полагаете — наш досточтимый епископ тоже? Не то чтобы она спрашивала его совета: скорее, по его реакции могла судить о реакции Рамболя. При всем внешнем несходстве и противоречиях, они с Тибо были кое в чем очень схожи.

— Думаю, он почуял ловушку, — неохотно признал Тибо наконец. — Но вряд ли понял, в чем ее суть. Так или иначе, я полагаю, он отвезет в Париж донесение о том, что вы тянете время… и, что бы вы ни замышляли, вам нужно на это четыре недели.

— Как скоро он довезет эту весть до Парижа?

— Смотря на каких лошадях. Дороги сейчас ни к дьяволу не годятся. Так что я бы дал ему шесть дней, при доле везения.

— И столько же, чтобы вернуться с приказом о штурме Монлери, — задумчиво проговорила Бланка. — Значит, у нас есть еще десять — двенадцать дней. Возьмем десять, чтоб не раскаяться после.

— Это при условии, что пэры не примут вашу капитуляцию.

— Они ее не примут, Тибо. Они знают, что я не собираюсь сдаваться.

Тибо в смущении отвел взгляд, и Бланка поняла, что на какой-то миг он и сам в это поверил. Это отозвалось в ней cтранным, смешанным чувством. С одной стороны — он сомневался в ней, он поверил, что она проявит слабость. С другой же — не много чести в том, чтобы обмануть такого простака, как граф Шампанский, но ныне она была рада и такой маленькой победе.

— Десять дней, — задумчиво проговорил Тибо. — Я мог бы за это время собрать восемьдесят… может быть, сто… хотя если вместе с Руалье… сто тридцать солдат. Этого будет достаточно, чтобы выдержать штурм.

— Мы не будем собирать армию, мой друг. Я сказала вам, что сын мой не войдет в Париж с мечом. Равно как и не станет королем в изгнании, отбивающим нападение предавших его вассалов.

— Тогда… — Тибо Шампанский заморгал. — Но что же тогда мы будем делать в эти десять дней, мадам?

Бланка Кастильская улыбнулась, глядя на него почти так, как глядела на собственных сыновей, — с нежностью и снисходительностью, коих заслуживает дитя, даже обремененное властью. И погладила по шее гончую, заворчавшую под ее мягкой белой рукой.

— Мы будем писать стихи, дорогой друг. И начнем прямо сейчас. Кликните Жанну, пусть пошлет кого-нибудь, чтоб принесли бумагу и чернил.

— Вам нравится, мессир Шонсю?

Жерар де Шонсю, прево города Монлери, вздрогнул всем своим тучным телом и утер толстую шею заметно трясущейся рукой — в десятый, должно быть, раз за последние четверть часа. От мессира де Шонсю разило потом, чесноком и конюшней, и Бланка, всегда отличавшаяся болезненно чутким обонянием, возрадовалась, что усадила его в пяти локтях от себя. Иначе ей было бы весьма трудно изъявлять благодарность, которую она, бедная вдова, не признанная пэрами королева при мальчике-короле, должна была испытывать к тому, кто не отвернулся от нее в сей суровый для дома Капетов час. В те дни, когда Бланке не приходилось выслушивать донесения шпионов и принимать посланников своих врагов, она порой позволяла себе слабость и жаловалась дю Плесси, что Господу угодно было покарать ее, избрав местом изгнания этот маленький грязный замок с его немытыми, неотесанными и дурно пахнущими сеньорами. Однако сейчас она была здесь по их милости, а стало быть — в их власти, потому с любезной, терпеливой полуулыбкой дождалась, пока мессир де Шонсю отрет пот с шеи и промямлит, как всегда, заливаясь краской от пристального взгляда королевы-матери:

— Не могу знать, ваше величество, в рифмоплетстве я не силен.

Тибо фыркнул, впрочем беззлобно — он любил старого Шонсю за простоту нрава, а к тому же знал, что тот и впрямь мало что понимает в изящной словесности. Бланка видела, с каким нетерпением Тибо поглядывает на нее, ожидая, что она скажет. Она с улыбкой взглянула на мадам де Шонсю, комкавшую платочек в кресле позади мужа.

— А вы, мадам? Быть может, вы интересуетесь стихосложением более вашего супруга? — добродушно сказала Бланка, ласковым тоном давая понять, что вовсе не сочтет положительный ответ вульгарностью и неприличием — как, бесспорно, сочла бы, будь они при ее дворе в Париже. Впрочем, при дворе Бланки Кастильской в Париже никогда не оказалась бы бедная мадам де Шонсю, коренастая розовощекая крепышка под стать своему мужу, более походившая на сестру его, чем на супругу. И робела она точно так же — неудержимо и по-крестьянски открыто, чем, пожалуй, была Бланке даже мила. Они были хорошие люди, эти Шонсю, и она непременно пожалует им баронство, когда все останется позади.