Видишь мелькнувшую теньТам, за далеким пригорком.Только всмотрися ты зорко —Это уходит мой день.Также мелькнули печали,В жизни все дни коротки,Все мы немного устали,Годы, как волны реки.
Черед жизни
В деревне щелкнул кнут пастуший,И гурт выходит на заре,Ничто молчанья не нарушит, —Какая осень на дворе!Опавший прах слежался в куче.Оборонил и клен листы.Смотрю в долину с этой кручи, —Полна
окрестность красоты.А в синеве застыли нити,Осенней паутины лёт,Не нужно никаких событий,Пусть мерно жизнь идет в черед.25 августа 1965 г.
Дума ночью
Над долиною день отгорел,И над полем великая дрема.Переделано множество дел,И за ригой в ометах солома.В эту ночь лишь на звезды смотреть,Нету им ни конца и ни краю,К ним мечтою моей полететь,Словно милую я вспоминаю.А такая была у меня,На нее я смотрел, веселился,Только дожил потом до тяжелого дняИ навеки я с ней распростился.Она стала, должно быть, звездой,От нее и сиянье сверкает.Пролетел над межой козодой,И заря предвечерняя тает.
Браслеты вечера
Грозно каркнула ворона на сосне,Чья-то юность заскучала о весне.А уж сыплет лист метелица в долу.И туман свою клубком свивает мглу.Вся осиновая роща в янтарях,Будто медяками весь засыпан шлях.Моя дума одинока в этот час,На закате свет мерцающий погас.Если б в поле овсяное мне пройтись,Чтобы песнь осеннюю мне кинуть ввысь,Чтобы сердце говорило про любовь…Зря, что ль, помнится ее, как бархат, бровь?…11 августа 1965 г.
Одеяло
Иду я знакомой тропинкою к дубу,Зима распахнула пушистую шубу,И дятел в чащобе стучит без умолку,Облазил доверху косматую елку,И заяц пугливые уши расставил,Живет глухомань без намеченных правил,И в ней никогда не смолкает молва,И ночь караулит вещунья-сова.Не правда ль, тепло у зимы одеяло?Поэту его иной раз не хватало.
Гаданье
Снежное поле. Мороз и метель,Небо затмила высокая ель.А под бугром деревенька во мгле.Лампа блеснула в соседнем селе.В избу девчата ввалились гурьбой,Облако пара впустив за собой.Ночь коротка, запоют петухи,Девки на песню не так уж плохи.Бабке на печке тужить о грехах,Девкам пропеть о своих женихах.Молодость – золото, сила земли!Глянь на гаданье: у всех короли.24 ноября 1965 г.
Лукоморье
Обманчива моя строка,И в ней не высказать всех дум.Идет-гудет зеленый шум,И кипень неба высока.А что там видится вдали,В полденном небе над бугром?Летят с заморья
журавли,В поречье им и кров и дом.О вестники моей весныИ старости моей подспорье!Моя страна вам Лукоморье,И с вами дни проведены.И ваших кличей дальний зов,И реки выше берегов,И даль синеющих лесов, —Родная песнь души без слов.
Крестьянский поэт
Засветилась заря в это утро погожее,И трава вся в росе, в повители плетень,На селе только что показались прохожие,Тени длинные под ноги бросил им день.Заскрипел журавель, поднялася бадья,Из ведра просочилася влага,С криком галочья вдруг пролетела ватага,И туманы в разъемчивой мгле.Вдруг пастух продудел на селе.Стали тени от вётел короче,Не спеша наступил день рабочий,На току обмолот, стукотня,Приучилась к делам ребятняИ отцам помогает умело.Как люблю я мужицкое делоИ умелую в этом сноровку,Где солому сложить, где сторновку,Где лопатой провеять зерно.Сам я не был в деревне давно,Хоть слыву я крестьянским поэтом.Что мне к славе прибавить при этом?Мою славу ветра не сотрут,Я прославил усердье и труд.
Раскричалися сорочьи дети,Росы свежи, утро в холодке.Рыбаки раскидывают сети,Кулики просвищут на реке.Две-три утки пронеслись сторонкой,Почему-то не охотник я —И заслушиваюсь песней звонкой,И хожу без всякого ружья.Не губить хочу я жизнь живую,А любить и радостно пылать.Оттого-то сторону роднуюНазываю теплым словом – мать!
116
Печатается по изданию: Радимов Павел. О родном и близком: Воспоминания. М.: Моск. рабочий, 1973.
Я научился писать пейзажи в деревне Щербаковке близ Казани. На берегу голубого озера, где в пучине была такая ясная холодная вода, что гривенник, брошенный за борт лодки, светился серебряной каплей на песчаном дне, где по краям провала далеко в глубину зеленой бахромой таинственно спускался мох, образуя некий сказочный балдахин, расположилась небольшая, в тридцать домов, деревня Щербаковка, славная своей картошкой и старинными штофными сарафанами.
Там, на высоком обрыве, откуда можно было видеть за пятнадцать верст в одну сторону Казань с кремлем и башней Суюмбеки, в другую – село Высокая Гора с белой колокольней, стояла летняя изба старика Федора Демидовича Степанова, осанистого, с большим лбом и седой бородой, степенного, тихого человека, большого охотника ходить по грибы, в чем я ему был неутомимым и по зоркости глаза счастливым соперником.
Там я прожил семь зеленых лет, спал на верху омшаника под соломенной крышей, где одну жердочку по соседству на все время облюбовали куры-хохлушки, любимицы старухи Даниловны, хозяйки Федора Демидовича. Моими часами был кочет с золотым пером, горлопан на всю улицу, он и будил меня на живописную работу. Его бодрящий крик и жизнерадостность воспел я в одном краткостишии. Старуха Даниловна, бойкая говорунья-сваха, охотница до песен и до нечаянной рюмки, была моей постоянной натурщицей в живописи и в поэзии. Ее простодушные рассказы я перекладывал в гекзаметрические стихи о деревне. Делал я это с большой точностью, упоминая в строках и подлинное имя героини.
Как-то я зашел на гумно, где молотила семья Степановых, и заметил легкую пересмешку у работников. Я, выведывая названия несложных частей овина для поэмы «Обиход», расспрашивал подробности и увидел, что старик Федор Демидович порывается мне сказать что-то лукавое.
«Да тебе все расскажи, а потом ты и опишешь, как мою старуху описал; про картошку-то она тебе рассказывала, а ты как есть правду описал», – добавил он уже добродушно и поощрительно.
Я не думал, что старик знает про мой гекзаметрический стих «Картошка», который был напечатан в это лето в газете «Красная Татария». Номер этой газеты принес в Щербаковку Даниловне ее внук, узнавший в моем бесхитростном описании точный портрет своей бабушки.