Легенда о сепаратном мире. Канун революции

Надеемся, что фундаментальный труд Мельгунова, впервые представляемый вниманию российских читателей, позволит по-новому взглянуть на ключевую для истории России эпоху Первой мировой войны и крушения монархии. Согласимся с выводом историка, что «с легендой о сепаратном мире, порожденной общественной возбужденностью военного времени… навсегда должно быть покончено. Оклеветанная тень погибшей Императрицы требует исторической правды. Александра Федоровна хотела быть добрым ангелом-хранителем монархии и сделалась ее злым гением. Это факт, который отрицать нельзя, но в тяжелую годину испытаний и она, и сам Царь Николай II с непреклонной волей шли по пути достижения достойного для страны окончания войны».

Такое же достойное поведение Николай II и Александра Федоровна проявили и в последующие драматические месяцы, завершившиеся трагической развязкой и описанные во второй и третьей книгах трилогии С.П. Мельгунова «Революция и царь». Историк, написав этот главный труд в своей жизни, отдал дань последним венценосцам России, искупившим своим мученическим подвигом многие грехи представителей династии Романовых, более трех веков правивших великим государством.

С.Н. Дмитриев, кандидат исторических наук,февраль 2006 г.

Автор придавал особое значение «Легенде о сепаратном мире» и работал над нею в течение Второй мировой войны. В последний раз он исправил, дополнил и тщательно проверил всю рукопись летом 1955 г. в первые месяцы болезни. В этой его собственной редакции «Легенда о сепаратном мире» ныне и выходит в свет.

П. МельгуноваАвгуст 1957 г.

«Легенда о сепаратном мире»

является первой частью трилогии «РЕВОЛЮЦИЯ И ЦАРЬ». Архитектонику и внутреннюю связь трилогии автор пояснил в предисловии («от автора») к третьей заключительной ее части, вышедшей в 1951 г. под заглавием «Судьба Императора Николая II после отречения» в изд-ве «La Renaissance», Париж. Вторая часть трилогии «Мартовские дни 1917 года», посвященная анализу революционных событий, приведших к отречению имп. Николая II, печаталась в журнале «Возрождение» в тетрадях с 12-й по 31-ю вкл. (1951—1954 гг.), затем в «Русской Мысли» (№ 642, 643 и 644), но не закончена печатаньем. Полностью она должна выйти отдельной книгой, как вышеуказанные две.

Введение

В Чрезвычайной Следственной Комиссии, созданной в марте 1917 года Временным Революционным Правительством для расследования «преступлений» деятелей старого порядка, имелось и следственное делопроизводство о носителях верховной власти, сошедшей после февральского государственного переворота с исторической сцены 2 . Непосредственно Чр. След. Комиссия никогда не рассматривала дела о монархе или его жене хотя бы в пределах собранного следователями материала применительно к ст. 108 Угол. Ул., которая предусматривала деликты, характеризуемые словом «измена», т.е. тем словом, которое было перед революцией даже в отношении верховной власти на устах многих не только в обывательской массе, но и среди политических деятелей.

2

См. главу «Муравьевская Комиссия» в моей книге «Судьба императора Николая II после отречения».

В вводных главах своей книги «На путях к дворцовому перевороту», характеризуя общественную психологию того времени, я старался показать, как параллельно с ростом военных неудач на фронте и обнаружившейся неподготовленностью России к войне, рассеивалась атмосфера «общего единения» с лозунгом «Царь и народ» и патриотическими манифестациями, захватившими и среду интеллигенции. Шовинистический угар, всегда далекий от подлинного и здорового национализма, породил своего рода психоз шпиономании, на почве которой выросло традиционное, но не имевшее конкретного содержания слово «измена». Этот подлый термин давно следовало бы совершенно исключить из политического лексикона, ибо он решительно препятствует объективной оценке подлинного отношения современников к войне 3 . В условиях русской действительности 1915—16 гг. общественная политика, претендовавшая на безошибочное определение национальных интересов страны в соответствии со своей догмой, легко сделала «измену» синонимом идеи «сепаратного мира» и зачисляла в ряды «пораженцев» всех тех, кто имел смелость говорить во время войны, по выражению дневника писательницы Гиппиус, что-либо другое, кроме «полной победы». Отсюда был один только шаг для создания легенды о подготовке в России правительственными кругами сепаратного мира с Германией – легенды, которая получила самое широкое распространение накануне революции.

3

В какие уродливые и безобразные формы мщения может выливаться слишком широкое применение подобной терминологии, мы могли видеть на практике в дни Второй мировой войны в такой, казалось бы, передовой и внешне демократической стране, как Франция.

Умирающий Витте не был, конечно, одинок в рядах правившей бюрократии, когда считал войну с Германией «безумной» и говорил о необходимости ликвидировать возможно скорее «нелепую авантюру» – это сказал он французскому послу в Петербурге Палеологу еще при возвращении своем из Биарица ранней осенью 1914 года. Витте считал, что разгром Германии неизбежно повлечет за собой провозглашение республиканского принципа в Центральной Европе, что означало ликвидацию монархии в России. В Германии он видел естественную союзницу России. По его мнению, лишь тройственное франко-германо-русское соглашение может гарантировать предотвращение европейской катастрофы 4 . Витте, очевидно, не скрывал своих мнений – недаром французский посол жаловался министру ин. д. Сазонову на «интриги» Витте в пользу мира и настаивал даже на исключении бывшего председателя правительства из состава членов Государственного Совета 5 .

4

По словам кн. Жевахова, будущего тов. обер-прокурора Синода, старый Витте (он с ним встретился в момент объявления войны при возвращении в Россию через Италию) так был взволнован нараставшими событиями «бессмысленной войны», влекущей за собой революцию в Германии, а потом в России, что «расплакался, как ребенок».

5

Очень, конечно, сомнительна информация Палеолога о том, что Витте в своей агитации доходил до таких пределов, что в декабре посетил японского посла с целью предупредить его об опасности посылки японских войск на континент ввиду неизбежности победы Германии. Это Палеолог записал со слов виконта Монтоноги через два года.

Немецкие мемуаристы-дипломаты в среду противников войны перед катастрофой зачисляли Коковцева и Кривошеина, также считавших, что война может закончиться гибелью «трех великих династий». «Германофилом» в этом отношении был и кн. Оболенский, обер-прокурор Синода в кабинете Витте и автор манифеста о политических свободах 17 октября 1905 г. (свидетельство Гурко). Набоков (дипломат) вспоминает, как член Гос. Совета, бар. Розен, бывший русский посол в Вашингтоне, в Лондоне в 1916 г. с «горячей убежденностью» доказывал ему, что «Германию победить нельзя», что все «мечты о Константинополе – мираж» («глупость», по выражению Витте), что союз России с Англией и Францией «фатальная ошибка», и что «Америка права, воздерживаясь от участия в бессмысленной бойне, которая ни к чему, кроме крушения Европы, привести не может». Это был человек, в котором Набоков «ценил и уважал живость ума, огромный опыт и убежденность». Позже Розен выступил в печати и издал свои воспоминания.

Возможно, что все подобные оценки, реалистичные в своей основе, могли быть глубоко ошибочны и даже наивно непредусмотрительны. Они были популярны до войны в консервативных кругах – припомним известную записку Дурново (февраль 1914 г.) о противоестественности для России союза с демократической Антантой. Думский «златоуст», депутат В. Маклаков с тем же искренним упорством будет говорить с кафедры Гос. Думы 3 ноября 1916 г., что русский народ никогда не простит мира позорного – мира в ничью. Маклаков вместе с тем был убежден. что будущий мир сделает такую Европу, что война будет невозможна (речь в петербургской городской Думе 3 мая 1916 г. на чествовании французских делегатов Вивиани и Тома). Очевидно, однако, что в рассуждениях хотя бы Розена не было признаков того «изменнического» элемента, который с такой убежденностью изыскивали во время войны обостренные националистические чувствования. Если одних ход войны взвинчивал в сторону настроений Маклакова, то других, независимо от антантофильства или германофильства, должен был толкать к пессимизму Розена.

Страна, действительно, не может идти на самоубийство во имя выполнения принятых на себя союзных обязательств. История последних двадцати пяти лет 6 с чрезвычайной наглядностью подтвердила правильность тезиса, некогда выставленного реальным политиком Бисмарком – рыцарская жертвенность несовместима с национальными интересами уже в силу того, что международная политика, даже облеченная в форму отвлеченных принципов права и свободы, руководится до днесь в большей степени реалистическими соображениями национального эгоизма. Вовсе не надо быть «марксистом», прошедшим большевистскую школу, для того, чтобы признать незыблемость подобного утверждения: автократические режимы и режимы демократические мало в чем отличаются в этом отношении. Война 1914 г., положившая начало европейской катастрофе, дает бесконечное количество примеров. Подневные записи французского посла Палеолога и дневник нашего министерства ин. д. (составлен, очевидно, начальником канцелярии бар. Шиллингом) непосредственно вводят нас в эту дипломатическую кухню, где каждодневно делится шкура не убитого еще медведя, где выдают «призы» за участие в мировом катаклизме, компенсируют территориальными приобретениями возможных союзников в борьбе (как то было на Балканах) и т.д. Трудно найти более яркую иллюстрацию, чем ту, которую представляет обращение бельгийского посланника 17 июля 1915 г. в русское министерство ин. д. за поддержкой против домогательства Франции присоединить к себе в будущем Люксембургское герцогство, т.е. тот Люксембург, грубое нарушение нейтралитета которого немцами вызвало в начале войны всеобщее общественное негодование и сделало маленькую герцогиню с ее символистическим протестом даже героиней дня 7 .

6

Книга моя писалась в годы последней войны.

7

В книгах «Политика Романовых» и «Крушение монархии». В эмигрантской литературе материалы и выводы Семенникова изложил Чернов в своем труде «Рождение революционной России», пользуясь, однако, позднейшим сокращенным изданием первой книги Семенникова «Романовы и германское влияние».

В плоскости этих грубых материальных отношений и надлежит рассматривать вопрос о сепаратном мире – зарождение мысли в некоторых общественных кругах о необходимости выхода России из войны. Стоял ли, однако, перед Россией этот вопрос в сознании носителей верховной власти? Если вслушаться в речи оппозиционных режиму дореволюционных политиков, то может показаться на первый поверхностный взгляд, что страна действительно находилась на краю пропасти. Такое настроение символистически можно представить словами, будто бы сказанными лидером «октябристов» Гучковым в августе 1915 г. – с большим волнением и со слезами на глазах: «Россия погибла. Нет больше надежд». Так вновь записал Палеолог со слов Брянчанинова, говорившего ему о государственном перевороте, как о последнем шансе спасения. В таких же выражениях секретные агенты передавали и впечатления видного промышленника Рябушинского после поездки на фронт: «Россия на краю гибели: еще немного, и будет поздно». Много раз нам придется отметить, что подобный пессимизм, вызванный обостренным чувством современников и, вероятно, преувеличенный в беседе с французским послом, не соответствовал реальной обстановке. Во всяком случае, он был совершенно чужд имп. Николаю II вплоть до трагических для власти предреволюционных дней: ему всегда казалось, что в России все в общем благополучно. «Единственное исключение, – как выразился он в письме к жене 9 сент. 1915 г., – составляют Петроград и Москва – две крошечные точки на карте нашего отечества». При таком восприятии не могла в мозгу родиться даже мысль о сепаратном мире – «позорном» для престижа верховной власти, которой руководит Божественное Провидение. В мистической концепции имп. Александры Федоровны, сливавшей национальный интерес с династическим, честь и «прерогативы самодержца» стояли еще выше: «Это должна быть твоя война, твой мир, слава твоя и нашей страны», – писала она 17 марта 1916 г.