Легенда о шиповнике

Птица ринулась ввысь, навстречу загадочному, но печальному лунному лику.

– Лети…

Ветер подхватил ее, позволяя воспользоваться его безграничной силой. Долина распростерлась внизу, как огромная посеребренная чаша, с трепещущими деревьями и мерно бегущей рекой. Скалы торчали из темноты грозными, но далекими пиками. Остался внизу и застывший Блэрхайд.

Лунное лицо исказилось, и ворон обеспокоенно каркнул. Теперь луна смотрела не печально, а насмешливо. И удивительно знакомым издевательским тоном произнесла:

– Ты слишком доверчива для своих лет, бедная старая Эйдис. Разве ты не знала, что крылья никому не даются просто так?

Ворон испуганно оглянулся, пытаясь поймать ветер, который бы отнес его на безопасное расстояние, но вместо этого крылья осыпались, точно осенние листья. Снова появились обычные человеческие руки и ноги, а простым смертным не дано ловить ветер, чтобы летать.

Теперь он свистел в ее ушах, а она даже не могла крикнуть от сковавшего ее ужаса. Бурная река приближалась с ужасающей быстротой и перед тем, как удариться о воду, Эйдис успела лишь зажмуриться.

Блэрхайд погрузился в мрачное ожидание.

Когда пропала хранительница Огня, Тэлфрина охватило мучительное предчувствие.

Ее помощница клялась, что Эйдис спала в своих покоях и никуда не выходила, но куда в таком случае, она подевалась? Из замка никто не выходил, стража подтвердила, что ночь прошла спокойно, а они не сомкнули глаз на посту. И не слышали ни криков, ни посторонних шагов.

Слуги, что стояли у господских спален, тоже клялись, что не слышали ничего подозрительного.

Сигрун скользила мимо, словно прекрасная тень, в облаке белокурых волос, и ничто в ее облике не выдавало того, о чем говорила Эйдис.

И только когда спустя несколько дней река вынесла на берег распухшее обнаженное женское тело, весть об этом разлетелась по всей долине. Ярость воды превратила его в такое месиво, что в покойнице с трудом опознали несчастную Эйдис.

Теперь, как бы ярко ни светило солнце, озаряя замок, Тьма так прочно овладела им, что никакая сила не смогла бы изгнать ее отсюда. Это знала и Сигрун, но и этого казалось ей мало: плести заклятие стало для нее важнее всего на свете.

От ужасной вести у Хельды начались роды раньше назначенного срока. Но кто мог принять наследника, если хранительница мертва?

Сигрун и тут проявила заботу. Как бы она оставила кричащую от боли сестру? Вопли жены заставили Тэлфрина довериться свояченице еще раз. Кто знает, быть может старуха повредилась в уме и сама упала вниз, где ее размозжило о камни? Как бы то ни было, Эйдис умерла, и ничем не могла помочь, а вот Сигрун ни на миг не отходила от содрогавшейся в муках сестры.

Она растирала ей спину, держала за руку, успокаивала и гладила по спутавшимся волосам, такого же белоснежного оттенка, как и у нее самой.

Тэлфрин мерял шагами пустой Зал Приемов и опрокидывал пьянящий хмель кубок за кубком, чтобы заглушить страх. Он вцепился в него так крепко своими острыми когтями, что мужчина ничего не соображал.

Властелин Блэрхайда был готов осыпать любыми милостями Сигрун, лишь бы ребенок родился здоровым. В его памяти теперь некстати всплывали мгновения, когда он намеренно избегал ее, как презрительно смотрел, как сравнивал с самой последней блудницей. А теперь она единственная пришла на помощь его дорогой Хельде.

Он непременно попросит у нее прощения за все, как только жена разрешится от бремени.

И укреплялся в этой мысли всякий раз, как по замку прокатывалось эхо женского крика: их спальня находилась как раз над Залом Приемов. Тэлфрин с радостью бы разделил часть боли жены, а то и целиком бы взял на себя, но сейчас он был лишь слабым мужчиной, вынужденным заливать свой ужас пьянящим медом.

Шло время, а крики становились все пронзительнее. Так не кричали даже под пытками, с нарастающей тревогой думал он, вспоминая военные походы молодости. Тэлфрин отправил всех слуг вон, чтобы никто не смотрел на него, когда он выглядел таким безвольным и беспомощным. Он даже не мог молиться и думал лишь о том, как наградит Сигрун.

Лишь бы она сделала все возможное!

Мужчина просидел в кресле, не шелохнувшись, пока солнце не перестало подмигивать в окна. Тут он осознал, что больше не слышит истошных криков. Это открытие заставило его броситься бежать из зала по крутой лестнице вверх и распахнуть тяжелую дверь, отталкивая перепуганных служанок.

Ему бросилось в глаза, что в спальне многое изменилось. Откуда взялось столько багряного цвета? В ноздри ударил тяжелый металлический запах и закружил голову. Хельда была вся белой, как и ее слипшиеся волосы, а простыни под ней – алые.

Алым был и румянец на нежной коже Сигрун. Она что-то держала на руках и покачивала. Пальцы Тэлфрина судорожно сжались: он захотел выхватить маленький кряхтящий сверток из рук этой женщины.

– У тебя родилась дочь, властелин Блэрхайда, – пропела она. В этом успокаивающем голосе послышалась насмешка или ему показалось?

Он стоял истуканом, не зная, подойти ли ему сразу к жене или взять на руки младенца. Хмель, страх и запах крови смешались в нем, отчего он зашатался, и поэтому все же шагнул вперед, чтобы присесть на смятую постель. С того края, где еще оставалось немного белого.

Рука Хельды показалась ему такой слабой, что он испугался, как бы не повредил ее.

– Любовь моя, – только и мог хрипло выдавить он, глядя на прозрачное с голубыми венами лицо жены.

Что-то было не так. Мужчина понял это по взгляду Хельды. В ее глазах не было боли, а лишь безотчетный ужас. Она хотела что-то сказать ему, но сухие губы только чуть шевелились.

Тэлфрин осторожно положил ей руку на лоб и едва сдержал крик. Кожа была такой горячей, будто он коснулся огня. Во взгляде жены появилась отчаянная мольба и он наклонился ближе, понимая, что она сейчас что-то скажет ему:

– Сиг…

К мольбе снова примешался страх, такой дикий, что мужчина испытал его на себе.

– Тебе надо отдохнуть, милая, – он постарался вложить в слова как можно больше любви.

В ответ Хельда перевела взгляд в сторону, где стояла сестра и укачивала младенца, и он наполнился неверием и беспредельным горем. Этот взгляд обличал.

– Что? – он не понимал. Или не хотел понять?

Сигрун тихо рассмеялась.

– Вглядись в своего мужа, сестра. Это его руки сняли с меня платье в ту ночь, о которой я тебе рассказала. Его губы обожгли мне щеки и грудь. Это он думал обо мне на вашем брачном ложе. Он познал меня первой, а ты была лишь второй.