Легенда

— Конечно, — улыбнулся Сербитар. — А я посижу у огня и подумаю, если позволишь.

— Будь как дома. — Рек натянул сапоги.

Через несколько мгновений после его ухода вошел Винтар.

Он тоже сменил доспехи на простое одеяние из белой шерсти с капюшоном.

— Тебе было тяжело, Сербитар, — сказал он, кладя руку на плечо молодому человеку. — Надо было взять меня с собой.

— Не мог я сказать ему правду.

— Однако ты и не солгал, — прошептал Винтар.

— Где та грань, за которой умолчание переходит в ложь?

— Не знаю. Но ты сделал то, к чему стремился, — свел их вместе. У них впереди вся ночь.

— Я должен был все-таки сказать ему.

— Нет. Он захотел бы изменить то, что изменить невозможно.

— Невозможно? Или недозволено?

— Невозможно. Он приказал бы ей не участвовать завтра в бою, а она бы не послушалась. И под замок ее не посадишь — она княжеская дочь.

— Но если бы он сказал ей, в чем дело?

— Она не поверила бы или бросила бы вызов судьбе.

— Значит, она обречена?

— Нет. Она умрет, только и всего.

— Я сделаю все, что в моих силах, чтобы защитить ее, Винтар, ты знаешь.

— Я тоже. Но нас постигнет неудача. Завтра В ночь ты должен будешь открыть ему тайну князя Эгеля.

— Он будет не в том состоянии, чтобы открывать ему тайны.

Рек обнял Вирэ за плечи и поцеловал в щеку.

— Я люблю тебя, — прошептал он.

Она улыбнулась и молча приникла к нему.

— А я вот не могу это выговорить, — сказала она, глядя ему в глаза своими большими глазами.

— И не нужно. Ты ведь чувствуешь это?

— Ты же знаешь, что да. Просто сказать не могу. Все эти нежности в моих устах звучат так странно.., так неуклюже. Точно мое горло не создано для того, чтобы произносить их. Мне сразу делается неловко. Понимаешь, о чем я? — Он кивнул и снова поцеловал ее. — И потом, у меня нет твоего богатого опыта.

— И то верно.

— Что это значит? — вскинулась она.

— Я просто соглашаюсь с тобой.

— Так вот не делай этого. Мне сейчас не до шуток. Тебе хорошо — ты у нас остряк, краснобай. Язык тебя всегда выручит. А я вот и хотела бы высказать все, что чувствую, да не могу. Когда же ты говоришь об этом первый, у меня перехватывает горло, и я знаю, что должна ответить что-то, но опять-таки не могу.

— Послушай, прелесть моя, это совсем не важно! Ты верно сказала — это слова, и только. Я проявляю себя в словах, ты в делах. Я знаю, что ты меня любишь, и тебе совсем не обязательно вторить мне всякий раз, как я говорю о своих чувствах. Сейчас, к примеру, я просто вспомнил, что мне когда-то сказал Хореб. Он сказал, что для каждого мужчины на свете есть только одна женщина и что я узнаю свою, когда увижу. И я узнал.

— А я когда впервые тебя увидела, то подумала: экий хлыщ! — Она обняла его за пояс и засмеялась. — Видел бы ты себя, когда тот разбойник на тебя кинулся!

— Я просто сосредоточился. Ты же сама знаешь, что стрелок из меня неважный.

— Да у тебя душа ушла в пятки!

— И то правда.

— И все-таки ты спас меня.

— Как же иначе — я по природе герой.

— Нет, ты не герой — за это я тебя и люблю. Ты просто мужчина, который делает все, что может, и старается следовать требованиям чести. В людях это редкость.

— Ты не поверишь, но я, несмотря на свою развязность, очень смущаюсь, когда меня хвалят.

— Но я должна высказаться — для меня это важно. Ты первый мужчина, с которым мне так же свободно, как с женщинами. Ты научил меня жить. Быть может, я умру во время этой осады, но я хочу, чтобы ты знал: я жила не напрасно.

— Не надо говорить о смерти. Взгляни на звезды. Ощути эту ночь. Не правда ли, она прекрасна?

— Да. Но если ты отведешь меня в замок, я докажу тебе, что дела говорят громче слов.

— Так я, пожалуй, и сделаю.

Они любили друг друга без страсти, но нежно, и уснули, глядя на звезды за окном спальни.

Надирский начальник Огаси послал своих людей вперед, пролаял боевой клич Волчьей Головы и вогнал топор в подбородок высокого дреная. Тот упал навзничь, зажав руками рану.

Дикий боевой напев нес надиров вперед, сквозь ряды защитников, через стену, на траву за стеной.

Но Побратим Смерти и белые храмовники, как всегда, держали оборону.

Ненависть придавала Огаси сил — он рубил направо и налево, пробиваясь к старику. Чей-то меч задел его лоб, и он качнулся, но тут же справился и вспорол дренаю живот. Слева защита еще держалась, но справа прогнулась, как бычий рог.

Торжествующий вопль надиров, казалось, достиг небес.

Наконец-то они одолевают!

Но дренаи снова выпрямились. Огаси, отойдя чуть назад, чтобы протереть глаза от крови, увидел, как высокий дренаи со своей подругой замкнули прогнувшийся рог. Этот долговязый в серебряном панцире и синем плаще, ведущий за собой около двадцати воинов, точно обезумел. Его смех заглушал пение надиров, и захватчики падали перед ним.

Безумная ярость несла его в самую гущу надиров, и он даже не думал о защите. Его обагренный кровью меч резал, рубил и пронзал. Женщина прикрывала его слева, и ее тонкий клинок был не менее смертоносен.

Рог медленно выгибался в другую сторону, и Огаси медленно теснили к зубцам стены. Он споткнулся о тело дренайского лучника, все еще сжимавшего в руке свой лук. Опустившись на колени, Огаси взял оружие из руки мертвеца и достал из колчана черную стрелу. Вскочив на парапет, он огляделся в поисках Побратима Смерти, но старик был далеко, и его заслоняли напирающие надиры. Зато одержимый раскидал всех, кто был впереди. Огаси наложил стрелу, натянул тетиву, прицелился и с тихим проклятием выстрелил.

Стрела, оцарапав предплечье Река, пролетела мимо.

Как раз в этот миг Вирэ повернулась к нему, и стрела, пробив кольчугу, вошла ей под правую грудь. Вирэ ахнула, покачнулась, и ноги подогнулись под ней. Какой-то надир, прорвавшись, кинулся на нее.

Сцепив зубы, она выпрямилась, отразила его свирепый натиск и обратным ударом вскрыла ему яремную вену.

— Рек! — в панике крикнула она. Ее легкие бурлили, всасывая артериальную кровь. Но он ее не слышал. Боль пронзила ее, и она упала, изогнувшись так, чтобы не вогнать стрелу еще глубже.