Легендарные разведчики-2

Оценивая работы группы Зорге, можно смело сказать, что самыми точными, аргументированными, подтверждающими предыдущую информацию были именно донесения Рамзая из Токио. В группе Рамзая было 35 человек. Среди них четверо приехавших в Японию иностранцев. Остальные – бизнесмены, государственные служащие, военные, ученые, журналисты. А работали на них втемную или по идеологическим убеждениям 160 источников. Самая важная птица, ни о чем и близко не подозревавший принц и премьер Коноэ.

Конечно, не только Разведупр предупреждал Сталина о войне. Нарком государственной безопасности Меркулов все же решился положить на стол Иосифу Виссарионовичу сведенные вместе сводки множества донесений закордонных разведчиков, в которых те криком кричали о скором нападении Гитлера. Уломала Меркулова совершить этот смелый, если не рисковый шаг разведчица Зоя Рыбкина, она же будущая детская писательница Воскресенская. Поняв, что нарком не решается ознакомить Сталина с донесениями, которым вождь не хотел верить, Зоя Ивановна использовала последний, убедивший Меркулова аргумент. А что будет, спросила она, если война все-таки начнется в третьей декаде июня? С кого спросят? Именно этот, слегка шкурный довод, а не только забота о судьбе родины, заставил наркома собраться с силами и решиться на поход к вождю.

Увы, и этот шаг оказался бесполезным. После доклада нового молодого начальника внешней разведки Фитина, в котором была названа точная дата нападения на СССР, полученная из разных надежных источников, в кабинете Сталина повисло гробовое молчание. На календаре 17 июня 1941 года, а лишь три дня назад ТАСС выпустил свое ныне знаменитое: «Германия так же неукоснительно соблюдает условия советско-германского договора о ненападении».

Строгим недовольным голосом Иосиф Виссарионович спросил: что это такое? Впоследствии Фитин так описывал последовавшее объяснение: «Не без большого внутреннего волнения я сказал, что материалы надежные, получены от надежных источников и что информация их, которую получали ранее, подтверждается».

Иосиф Виссарионович подошел к своему рабочему столу, закурил трубку, повернулся лицом к руководителям разведки: «Никому из немцев, кроме Вильгельма Пика (один из организаторов компартии Германии и будущий руководитель Германской Демократической Республики. – Н. Д.), верить нельзя. Но если вы считаете надежным – перепроверьте».

Начались перепроверки, отправление запросов о подтверждении. В одном из совсем закрытых музеев я видел несколько похожих сообщений, пришедших в те же дни из Финляндии, Италии, Польши: нападение – 22 июня. Одна дама-разведчица (вы прочитаете о ней в этой книге. – Н. Д.) приводила из сопредельной с нами страны детальные и вскоре, увы, подтвердившиеся подробности первой фашистской атаки. Наш единственный агент в гестапо Вилли Леман – оперативный псевдоним Брайтенбах – сообщил о нападении за два дня и указал время до минуты – точнее некуда.

Вспомнил ли вождь о предупреждениях Зорге и других, когда в 3 часа 15 минут 22 июня Георгий Жуков позвонил ему на ближнюю дачу в Кунцево и сообщил: немцы бомбят советские города? Вряд ли. Рвать волосы было поздно. За первые несколько месяцев войны страна потеряла убитыми, ранеными и пленными около трех миллионов солдат и офицеров. Не призывников, а кадрового ядра армии.

Сталин искренне, и в это никак не хотят поверить исследователи, полагал, что если он уже назначил главным врагом СССР проклятого британца Уинстона Черчилля, то так и должно быть. Подвел культ собственной личности. Слишком привык вождь, что его слово – последнее, решающее. Болезненное самомнение не позволяло представить, что Гитлер, «усмиренный» лично им, Сталиным, посмеет наплевать на заключенный Пакт о ненападении. 9 мая 1941 года в Москве были закрыты дипломатические представительства всех стран, оккупированных к тому времени фашистами. В этом же месяце Сталин выступил на Политбюро: «Вам надо понять, что Германия никогда не пойдет одна воевать». И еще пригрозил: «Если вы будете на границе дразнить немцев и войска двигать без нашего разрешения – тогда головы полетят». Соратники, хорошо зная Иосифа Виссарионовича, не сомневались – точно полетят.

Какие сообщения разведки, которой вождь не доверял. Он терпеть не мог собственных дипломатов и торгпредов, живущих «там», а уж на разведчиков всегда смотрел с большим подозрением. Они же общались с иностранцами без всякого контроля. Потому Иосиф Виссарионович и позволил наркомам Ягоде, Ежову, а потом и Берии истребить больше половины закордонной разведки. И если бы Зорге, как предлагало его начальство в кровавые 1937–1938 годы, вернулся в СССР, ему, скорее всего, было бы суждено разделить трагические судьбы десятков коллег по профессии. Когда Зорге под благовидным, вполне объективным предлогом отклонил приказание приехать в Москву, и возник так называемый вопрос о доверии к Рамзаю. Горячие головы были готовы разобраться с этим в Москве: на месте им, ни черта не сведущим в разведке, будет виднее. Но Рихард не вернулся, тихо игнорируя приказы. Чем вызывал прямое отторжение. Примером отношения к нему Центра накануне войны может служить телеграмма за подписью «Директор» (читай военной разведки): «Дорогой Рамзай! Внимательно изучив присланные материалы за 1940-й год, считаю, что они не соответствуют поставленным задачам». Рамзая, тратящего из-за наложенных Центром финансовых ограничений, по существу, собственные деньги на обеспечение работы резидентуры, упрекают в том, что он слишком щедро расходует государственные средства на оплату японских и прочих иностранных источников, работающих на него в Токио. «Мудро» предлагают сократить расходы на агентов и платить только за важные сведения.

И лишь после катастрофы 22 июня 1941 года к Зорге начали вновь прислушиваться. В театре, который посещали в основном европейцы и где даже вездесущей наружке за всеми было не уследить, ему назначили встречу со связником советской военной разведки. Самое подходящее место, простите за подробность, мужской туалет. Тут Зорге и сообщили, что вся его группа будет отмечена высокими наградами, а урезанное было финансирование Рамзаю обязательно увеличат.

Зорге, пренебрегая высоким статусом связника, перебивает посланника Центра. Вся его группа – коммунисты, ни один не трудится ради денег и наград. Задает и вопрос, который, наверно, стоило оставить при себе. По крайней мере в Москве приехавшим после начала войны из-за кордона разведчикам задавать его начальству строго не рекомендовалось. Зорге спрашивает, почему игнорировали его предупреждения о начале войны. Наверняка же об этом сообщали и другие товарищи.

Успел Зорге высказаться и о роли Коминтерна: неужели хорошо обученные коммунисты-интернационалисты не говорили о неизбежности нападения Германии на СССР? Коминтерн – тема сложная. О роли коминтерновцев и сейчас предпочитают помалкивать, а уж в те годы… Благополучно вернувшийся из Токио в Москву связник проинформировал начальство о состоявшемся разговоре. В Центре поведение Рамзая вызвало недовольство.

И все же после 22 июня Сталин признал, что «Рамзай оказался прав. Ему нельзя не доверять – иначе возможны новые убийственные просчеты».

Подвиг № 2. Сообщил, что Япония не нападет на СССР

Началась война, и дурацкий псевдоним «Инсон» забыли, на связи – все тот же резидент Рамзай. И теперь уже Центр наседал на Зорге. От него требовали невозможного. Добыть точную информацию, вступит ли Япония в войну на стороне Гитлера или все-таки не решится. Ясно, что Апрельский пакт о нейтралитете, заключенный с Москвой, для японских генералов лишь бумажка. На карте – без всякого пафоса – судьба Москвы, к которой немцы подошли почти вплотную, и наверняка всей страны. Или человечества?

Но Зорге не мог знать того, чего не знал и сам японский премьер-министр принц Фумимаро Коноэ. И тут очень помог Одзаки. После приезда Рамзая в Токио его сотрудничество с журналистом стало еще более осознанным. Рихард постоянно общался с Ходзуми, их встречи стали регулярными. Зорге был откровенен со своим помощником, другом и агентом. Он всячески стремился продвигать Одзаки. И тот оправдывал надежды. Сумел завязать знакомство с принцем Коноэ, возглавившим правительство.

Первая аудиенция состоялась по рекомендации двух университетских друзей Коноэ – его советников. Одзаки был представлен ими как знаток Дальневосточного региона. Но Коноэ не собирался опираться лишь на лестное мнение своих помощников. Он сам дотошно расспрашивал претендента, выяснял его политические взгляды. Получив чрезвычайно благожелательный отзыв журналиста о Советском Союзе, осведомился, не является ли тот другом СССР. Умница Одзаки не пошел на попятную, объяснил, что он – друг Японии и по-настоящему изучал северного соседа. А современные генералы живут мифами войны 1904–1905 годов. Россия уже не та, что была при разгроме Порт-Артура. И пообещал с цифрами в руках доказать, что СССР – сильная страна.

Своей уверенностью, основанной на глубоких знаниях «противника», журналист понравился Коноэ. Одзаки сделался советником премьера. Поначалу принц Коноэ далеко не всегда соглашался с выводами Одзаки. Но по мере того, как политические предсказания аналитика сбывались, приблизил его к себе. Рекомендации Ходзуми ценились, и порой Коноэ им точно следовал.

Война на севере виделась принцу рискованной операцией, которая в случае неудачи отбросит Японию на годы назад. Поэтому он считал, что в его окружении должны быть и уверенные в успехе генералы, и вот такие трезвые головы, как Одзаки, умеющие не только высказывать, но и отстаивать собственную, не совпадающую с другими, точку зрения.

Кстати, когда в июле 1938 года японцы начали военные действия в районе озера Хасан, это не стало сюрпризом для Красной армии. Одзаки успел предупредить о намерениях японских генералов Зорге. Приложил к этому руку и другой важнейший источник – художник Мияги Етоку, которому, чтобы придать себе значимость, намекали об этом позирующие ему для портретов японские генералы и их болтливые жены. Так что августовское поражение японцев было в определенной степени предопределено советской резидентурой в Токио. Как, впрочем, и год назад, в 1937-м, из сфотографированных Одзаки документов, «одолженных» для изучения из канцелярии нового премьера Коноэ, стало понятно, что Япония нападет на Китай.