Легенды Лиса (сборник)

– Все заканчивается. Поле расширяет пульсацию с геометрической прогрессии, и завтра утром сместится очень далеко отсюда, примерно на четыреста километров на юг. Группу перебросят туда, ты останешься здесь практически один, – он понизил тон, сжал мое плечо, указывая, что сообщает нечто крайне важное:

– Никто не знает, что ровно в полночь следующих суток центр по параболе вернется сюда, и будет последняя судорога. Здесь почти никого не будет, никто не сможет тебе помешать. Возьмешь в моей комнате дорожную сумку, там все подготовлено. Где-то без пятнадцати двенадцать уже будь у стены. Без одной минуты – лезь.

Что-то вздрогнуло во мне, перевернулось, оцепенение сошло.

“Что все это значит?” – хотел спросить я, но вместо этого автоматически вылетело:

– Мы больше не увидимся?!.. Мой сын никогда не встретит своего дедушку?..

Он усмехнулся, не собираясь отвечать. Боль его куда-то полностью исчезла, сделав его другим человеком, совершенно незнакомым, но еще более родным. Ему все это было снисходительно-забавно. Он-то ведь знал все наперед.

– Она приходила вчера, пока ты спал. Смогла перейти поле в момент сжатия, – я вздернул голову и распахнутыми глазами смотрел на него.

– Мы немного поговорили на кухне. Сложнее всего было сделать так, чтобы они все не поняли, откуда она пришла.

Мне было уже плевать, откуда.

– Что она сказала?

Папа помолчал, улыбаясь. За словами, которые он должен был сказать, стояла вся его жизнь. Сеть невидимых морщинок пронизала его лицо. Ему было сорок два года, на тридцать долгих лет больше, чем мне.

– Она не смогла сдержаться. Сказала, что, мы с тобой совсем необыкновенные. Что, кажется, влюбилась в нас.

Я не сдержал судорожный вздох.

– Сергей Сергеевич, пора! – крикнули сверху, взволнованно и торопливо. – Оно начинает сбиваться!

Тихий ответ отца потонул в шуршании пиджака, в нарастающем шелесте крутящихся вертолетных лопастей. Задержавшись у выхода из дома, куда я добежал вместе с ним, пропуская вперед суетливо пакующих багаж людей, отец остановился в проеме, освещаемый бледнеющей луной. Подобный пришельцу, оставленному среди ни о чем не подозревающих людей.

– Давай, сынок, – совершенно нормально сказал он, подмигивая и кивая. – Вспоминай меня.

И добавил почти весело:

– Еще позвоню.

*

Дом опустел, академики, строгие секретарши и военные улетучились без следа. Осталось два лаборанта и четверо человек охраны, кроме теоретических террористов на всякий случай прячущиеся и от нас. Доступ в подвал был мне воспрещен, да и вообще меня никуда из дома не выпускали, так что о школе пришлось забыть.

До наступления полуночи оставалось восемь часов.

Я все время думал о Свете, слоняясь по дому и не зная, что предпринять.

Девочка-мама, вечный образ, освещавший мое детство и изменивший мою жизнь. Кто она? Выросшее из клеток погибшей матери юное и хрупкое существо, покорно генной памяти всем сердцем любящее меня и моего отца?.. Минутами мне казалось, от этой безысходной жестокости, которая была так прекрасна, я схожу с ума. Больше всего хотелось встретить ее и обнять, стоя молча, прижавшись друг к другу, раскачиваясь, как качаются деревья на ветру. Жить без нее, не дышать ей я уже не мог.

Я впервые узнал боль разлуки и страха; что все закончится, поле погибнет – и тогда в клетках моей девочки начнется какой-нибудь страшный генный распад – она ведь была связана с этим полем, все было связано с этим полем, хоть я и не знал, как.

– Сереж, есть будешь? – спрашивала лаборант Оля, наконец-то покидая гостевую комнату, где беспрестанно работала вместе с долговязым лаборантом Колей. Довольная и потягивающаяся, в ответ на мой кивок шла разогревать какой-нибудь миноборонский полуфабрикат, которыми наш дом все еще был забит.

– Сереж, можно видик посмотреть?

– Сереж, а как это включать?

Я объяснял, сердцем будучи уже не здесь.

В собранной папой сумке-ранце была кроме одежды поразившая меня коробка: с тремя бархатными кошелечками, в каждом из которых лежало понемногу ограненных сверкающих бриллиантов. Там же было две тонких пачки с деньгами и непромокаемый конверт с документами. Я осознал, что при желании отец мог бы положить сюда гораздо, гораздо больше денег – но он не стал. В боковом кармане лежало запечатанное письмо, на котором чернело: “Открыть там”. Никакого удивления. Гипотеза оправдывалась шаг за шагом, мне оставалось только ждать и в нужный момент действовать без промедлений.

Где там, и куда вообще будет мое путешествие, я не спрашивал. Мне хватало подсердечных фантазий о волшебной стране, где мы со Светой вечно будем вдвоем. Я только не понимал, как папа умудрился ее для нас создать – хотя теперь мне думалось, что он стремился к этому всю жизнь.

За полчаса до полуночи, когда весь дом словно вымер, я, сидящий на отцовской кровати с тянущей пустотой ожидания в груди, с его крупными, очень дорогими часами на руке, внезапно увидел коричневый корешок моей книги-дневника, торчащий из-под его аккуратно сложенных бумаг.

Часом назад я положил дневник в сумку к остальным дорогим мне вещам. Удивленно привстав, подумав, что у папы такой же, я потянул его на себя, свалил пару журналов и стопку бумаг, раскрыл потертый и замасленный переплет.

“Вспоминал Свету. Какая она красивая. Люблю ее” – было написано там. Дальше шли страницы и страницы, исписанные твердым, взрослеющим почерком. Через некоторое время со схемами, и надписями на латинском, с выводами и формулами, но сердце мое уже жило отдельно от рук, а разум пытался вместить и осознать понятое лишь сейчас.

Телефон зазвонил, как сумасшедший, как всплеснувшееся безумие. Я взял трубку, падая в темноту, наваливающуюся со всех сторон.

– Здравствуй, сынок, – хрипловато, но, в общем, совершенно обычно сказал отец. – Ты уже все понял насчет этих апельсинов и минутных стрелок. Так что дам тебе только один совет… Что бы ты не чувствовал, чего бы не ждал, как бы четко, от начала и до конца не видел всю предстоящую тебе жизнь, с каким бы страхом не ждал смерти нашей жены, не тревожься. Мне понадобилось много времени, чтобы это понять. Но так надо, чтобы ты смог и без нее жить и быть счастливым. Сумей это, и ты покроешь весь долг перед своим родителем… перед дедушкой, которого никогда не увидит твой сын.

Трубка скрипнула, помехи от сотового шевельнулись и угасли. Кто-то что-то возбужденно на заднем фоне кричал. Кажется, они искали пропавшее поле, сейчас метнувшееся сюда. Я вздрогнул, почувствовав его плавный, стиснувший сердце приход.

– Пока сынок, – сказал папа. – Я очень люблю тебя. Прощай.

– Пока, папа, – вымолвил я с трудом, и сердце взметнулось, осознавая эту потерю его навсегда, и эту встречу с самим собой. – Люблю тебя, папа! Прощай!..

Луна светила безмолвно, ветер притаился в кронах и кустах, ожидая чьей-нибудь трагической смерти, чтоб обездоленно взвыть во всю мощь. Я влез на стену, чувствуя пульсацию поля. Оно было здесь, дышащее, нечеловечески насмешливое, холодное. Я чувствовал его.