Легион обреченных

После этого мы отправились в горы, поднялись к маленькому монастырю, седой священник устроил нам экскурсию. Мы видели все, что есть в горах. В одном месте встретили стадо коз и пестрых коров, за ним наблюдал колоритный пастух с окладистой бородой, обутый в альпийские сапоги. Чуть подальше посидели, глядя вниз на деревушку с вьющимися улицами и яркими, детскими красками. Две девушки поели под веселое позвякивание коровьих колокольчиков, и сверху доносился ответ: «Холидорио! Холидорио!». В голубом небе парил орел. Настоящий орел, живой, не геральдический, державший Европу в кровавых когтях.

Столь безмятежно идиллический ландшафт может стать невыносимым. Он слишком красив, слишком чист, снежные вершины слишком спокойны. Не гармонирует с мятущейся душой человека. Нужно либо вставать и уходить, либо спать в этой благоуханной, пронизанной жужжанием множества насекомых жаре.

Идиллия продолжалась. На меня, солдата, она просто обрушивалась. И когда мы сидели за громадными порциями вкусной еды, запивали ее рейнским вином из янтарного цвета глиняных кружек, я провел рукой по бедру Урсулы, она отодвинулась, так как было щекотно, и меня вдруг охватило мучительное осознание: у нас осталось всего два дня.

— Подумай только, — сказала она неожиданно, — у нас впереди целых два дня.

Вот так она выразилась. Однако заплакала и была так же расстроена, как я. Когда мы уходили, трактирщик произнес: «Gru? Gott» и печально смотрел нам вслед. Урсула вскоре обернулась. Он все еще стоял в дверях и махал нам, все так же печально.

— Какой он добрый, — сказала она.

— Да.

Урсула положила мою руку себе на плечи.

— Понимаешь ты, что для меня жизнь станет адом, если я влюблюсь в тебя?

— Влюбишься? — произнес я удивленно. — Я думал, так оно и есть.

— Я же все время твердила тебе, что нет. Только ты не хотел верить. Дело в другом. Я просто не могла не приехать. Ты… ты не такой мужчина, к каким привыкли женщины. Во всяком случае, я. Может, потому что я не очень…

— Ты очень, очень, — сказал я, опустил руку и коснулся ее груди; однако Урсула вернула ее снова на плечи.

— Давай не говорить об этом, — сказала она. — Мы только запутаемся. Но… я не знаю, что сказать.

— Я знаю. Ты хочешь сказать, что не влюблена в меня. Урсула, давай обойдемся без громких слов. Знаю, я сам прибегал к ним, но ты долгое время держала меня на расстоянии и вместе с тем не отвергала.

Поэтому очень трудно выразиться совершенно беспристрастно.

— А ты такой тощий, изможденный. Знаешь, что ты кричишь во сне?

— Может быть. Но жизнь у меня не сахар.

Внезапно Урсула утратила контроль над собой. Бросилась мне на грудь и разрыдалась.

— Ты не покинешь меня, так ведь? — всхлипывала она. — Тебя не отнимут у меня, правда?

— Нет, нет, — ответил я, — нет, нет.

Вот и все, что я мог сказать. Я погладил ее по спине и прошептал: «Нет, нет». Я был в полной растерянности.

В тот вечер Урсула надела простое, облегающее черное платье и ожерелье с зелеными и черными бусинами. Оно выглядело очень дорогим. Я знал, что черный мундир танкиста придает мне мрачной элегантности; ее подчеркивало то, что у меня не было ни железного креста, ни других наград, только эмблемы. И слегка гордился, замечая, что люди смотрели на меня, пока мы шли к своему столику.

Когда мы ели, мимо прошел какой-то лейтенант, едва не задев столик, и словно бы случайно уронил передо мной сложенный листок бумаги. В недоумении я поднял его и прочел:

«Если вы здесь без разрешения, быстрее уходите. Поблизости полиция вермахта. Если нужна какая-то помощь, я буду в вестибюле».

Мы с Урсулой посмотрели друг на друга. Решили, что мне нужно выйти, поблагодарить его и сказать, что мои документы в порядке.

Лейтенант курил в углу вестибюля. Кратко представясь, я поблагодарил его и спросил:

— Не будет невежливо поинтересоваться причиной вашей любезности?

— Вы танкист, как и мой брат. Знаете Хуго Штеге?

Я ответил, что Штеге один из моих лучших друзей в роте.

— Что вы говорите? — обрадовался лейтенант. — Это надо отметить. Можно пригласить вас и вашу даму провести этот вечер со мной? Я знаю отличное местечко, можно пойти туда после того, как поедим.

Мы вместе вернулись к Урсуле. Лейтенант представился как Пауль Штеге, сапер. Когда после весело проведенного вечера мы расставались возле нашего отеля, он сказал, чтобы мы звонили, если он сможет быть чем-то полезен нам.

Поднявшись к себе в номер, мы устало уселись в кресла и выкурили по последней сигарете. Снаружи начинало светать, поэтому я встал и поднял жалюзи на балконной двери. Потом включил приемник.

В это время обычно передавали хорошую музыку, так называемую «программу для фронта». Симфонический оркестр, наверняка Берлинской филармонии, доигрывал «Прелюдию» Листа. Гитлер с Геббельсом загубили даже эту волнующую, романтическую вещь, превратив ее в программную музыку для своей проклятой войны. Она звучала фоном в кинохронике о налетах Люфтваффе [17] .

17

Luftwaffe (нем.). — военно-воздушные силы. — Прим. пер.

Люфтваффе расчищали путь нам, танкистам. Люфтваффе за три дня и ночи не оставили от Варшавского гетто камня на камне. Когда вновь наступила тишина и дым рассеялся, на этом громадном пространстве не оставалось ничего выше полутора метров. Лишь горстка из сотен тысяч евреев ушла живой сквозь кордон хохочущих эсэсовцев. Горстка евреев и несколько миллионов крыс.

Под звуки праздничной музыки Листа.

— Может, выключить приемник? — сказала Урсула. — Мне эта вещь действует на нервы.

Я выключил и разделся.

— Как прекрасно мы провели день. Послушай, уже светает. Даже как-то жаль спать.

— Думаю, поспать будет замечательно — хотя бы несколько часов. Мы очень устали.

— Жизнь всегда должна быть такой замечательной. Чтобы ею можно было наслаждаться! Есть, когда проголодаешься. Выпивать, становиться слегка возбужденным и остроумным. Открывать глаза и чувствовать себя свежим, потому что тебя ждет день, полный света и свежего воздуха. В меру уставать. Я усталый в меру; сейчас я не прошу ничего.