Легкая поступь железного века...

Длинная служба утомила его, но успокоила. На душе стало тихо-тихо… Ваня старался вслушиваться в песнопения, но одна мысль заняла его так, что он не мог противиться желанию прямо в церкви хорошенечко обдумать родившуюся у него идею. «Надо спасти Митю! Помочь ему бежать. Вдвоем сподручнее. А куда? Ну, поначалу в Горелово вельяминовское, конечно же, там-то уж этот злобный Архип искать его не додумается. А потом… А потом странствовать пойдем… Надоело мне все, жизнь этакая, неблагодатная. А куда пойдем? Да хотя б и в Иерусалим».

— Слава в вышних Богу, и на земле мир…

Ваня встал на колени и принялся вновь усердно креститься…

Ночь наступила. Крадучись, задами пробрался Ванечка ко двору богатого мужика Архипа. Перелез через изгородь. Тихо… Дворовая собака, на Ванино счастье, мирно дремала на крыльце, не чуя, что неподалеку, на задворках, совершается покушение на старый сарай с тяжелым увесистым замком. Дед Савелий рассказал Ване, где обычно запирает в наказание вредный Архип Митеньку, и, пытливо вглядевшись, спросил: «А тебе зачем?»

Ваня приложил губы к щелке в двери сарая.

— Есть здесь кто? — шепнул чуть слышно. За дверью послышалось движение.

— Это ты, Митя? — уже громче произнес Ванечка.

— Я, — донеслось изнутри. — Кто здесь?

Голос был молодой и звучный, но чуть хрипловатый, словно простуженный.

«Плакал, наверное», — подумалось Ване, и он еще громче зашептал в щелку:

— Погоди, сейчас я тебя освобожу!

Вынул из кармана ножик, принялся усердно ковырять им около замка. Прошло довольно много времени. Наконец сорвав замок, Ванечка с торжеством распахнул дверь.

— Выходи!

Из темноты дверного проема вынырнула тонкая фигурка в черном. Блеснули, поймав лунный лучик, большие темные глаза. Митя, не говоря ни слова, пытливо, сосредоточенно смотрел в лицо Ванечки. Ваня поначалу тоже на него уставился молча, потом спросил:

— Это ты художник?

— Я. А ты кто будешь? И зачем меня освободил?

— Купеческий сын Никифоров Иван Никифорович. Ну… Ваня просто. А ты — Митя, я знаю. Я к тебе… в общем… пойдем со мной.

Митя рассматривал неожиданного освободителя с изумлением.

— Куда? — только и смог прошептать.

— Сначала в Горелово…

— В деревню соседнюю? Зачем?

— Да так… по надобности одной, а потом — хочешь на Гроб Господень?

— Нет, погоди…

— Да некогда годить-то! Живо, Митенька! — Ваня подхватил юного иконописца под руку и побежал, таща его за собой. Митя свободной рукой перекрестился несколько раз, но полностью подчинился судьбе в лице невесть откуда взявшегося купеческого сына. Перемахнув через плетень, Ваня и Митя помчались во весь дух. И скоро были уже далеко от Архипова дома…

Александр Вельяминов учил себя ничему не удивляться, но когда предстал перед ним в родном его Горелово Ванечка Никифоров и на одном дыхании выложил все, что велено было доложить, Вельяминов так и сел на подвернувшийся кстати стул.

— Вот не было беды!

К другу своему Белозерову, временно поселившемуся во флигеле близьше или меньше — э арника, я не понимаю:)ципиально, потму что лимит ты по-любому исчерпаешь (если. барских хором, явился Саша до невозможности расстроенный, с порога воскликнул с досадой:

— Эх, брат, вот и верно: человек предполагает, а Бог располагает.

— Что такое? — испугался поручик.

— Ничего не понимаю. В Петербурге заговор — Государыню извести хотели.

— Господи, помилуй! — Белозеров перекрестился.

— Да. И нас, Вельяминовых, к сему приплели.

Настала очередь Петруши вцепиться в спинку стула.

— Что… что ты говоришь?!

— Эх! Наталья Ваню прислала с приказом от Бестужева — в столицу ни ногой. А я хотел было завтра же в Петербург, тайком, через вице-канцлера — до самой Царицы, в ноги Елизавете Петровне — за вас просить. А теперь…

Петруша закусил губу.

— Проклятье! — вырвалось у него в конце концов. — Да что же за жизнь такая проклятущая! И ни в чем мне счастья нет. А вас-то за что…

— О сем лучше вообще не думать, друг мой. И жизнь нечего проклинать, грешно это. Образуется. Дядя, представь, был арестован, потом отпущен, и скрылся из Петербурга. Надеюсь, и у Наташи рассуждения хватило уехать. Она передала через Ваню, чтоб я за нее не опасался. Что у нее там происходит, ума не приложу. Как не опасаться, она порой бывает совсем сумасшедшая… Но делать нечего, ждать придется.

— Ждать?!

— А чего ж еще-то?

— Я ждать не буду! Да я… я завтра же с Машей обвенчаюсь! Да она же… пойми — она совсем беззащитна!

Александр развел руками.

— Нельзя, Петруша. По закону она Любимова холопка. Беда может быть. Ничего не поделаешь. Жди… И я буду ждать. Приказ вице-канцлера — тихо сидеть да не высовываться. Глядишь, и дождемся чего-нибудь…

Последнее произнес он сквозь зубы и тоже — почти с ропотом. Так и слышалось в этих словах: «А дождемся ли?»

…Но в этот день не только им довелось пережить потрясение. Потрясение — только совсем уж иного рода — выпало и на долю Митеньки-иконописца.

Сладко выспавшись в уютной, хоть и маленькой горенке, отведенной ему в Гореловском барском доме (трех часов вполне хватило, спал он мало), Митя, потянувшись, вышел в сад. Было ему чуть тревожно, но все ж весело. Почему-то уверился он, что на этот раз ни за что не найдет его дядька (если только тому искать не надоело), хоть и остался рыжий Архип недалече — в соседнем селе. Чувствовал Митя, что в Горелово он в безопасности. А далеко загадывать на будущее не привык…

Так рассуждая, отдыхал Митя душей, любовался красотой вельяминовского сада. Рисовать потянуло… Решил раздобыть бумаги да хоть угля, чтоб срисовать восхитившую его красоту. Вернулся к дому. Да только, проходя мимо окон, вдруг замер, пристыл и долго смотрел в одно из них… В одном из окон увидел он Машу…

Маша задумчиво глядела на залитый солнцем двор — и ничего не видела. Мысли ее о будущем были не столь безмятежны, как у Мити. Скрипнула дверь. Девушка очнулась, обернулась, и тихая улыбка осветила печальное лицо.