Легко!
Шрифт:
– Вот этого не надо. Ты – жертва моды. Ты всегда берешь только самое-самое, правда же?
– Только самое лучшее может быть приемлемым. Особенно в том, что касается мужчин.
– Чертовски умно.
– Раздражает?
– Нет, интригует. Этот привкус интриги – твое самое сильное оружие.
– Я не интригую с тобой.
– Я знаю, ты кроткая. И это интригует еще больше.
– Так что мне делать?
– Я думаю, быстро доесть и идти в отель со мной спать. Так девочкам положено после обеда.
Пока дошли пешком до отеля, а это оказалось не близко: через весь Сен-Жермен, потом по набережным, через мост, через туннель Пон д’Альма, где погибла Диана, по авеню Георг V, мимо знаменитого отеля, к имени
– Нет, стоп! – сказал Джон. – Так все проспим. Одеваемся – и гулять, ужинать и так далее. Уже восемь.
– Я должна ванну сначала принять.
– Принимай, только быстро.
– Ты что, есть опять хочешь?
– Почему «опять»? Просто хочу. И еще хочу воздухом подышать.
– Есть идеи, куда пойдем?
– Нет. Но куда пойти в пятницу в Париже? В «Лидо», наверное. Или в «Мулен Руж». Пойду, организую билеты.
Никаких билетов он, понятно, не достал, но это было и к лучшему. Они долго гуляли по правому берегу, поужинали в каком-то простом ресторане около площади де ля Мадлен, потом опять гуляли, пили перно в «Максиме» и снова гуляли. Утром Джон наотрез отказался ехать в Версаль.
– А если мы сходим в порядке исключения в музей, ненадолго? – предложила Анна.
– Это должен быть очень маленький музей.
– Крошечный просто.
Они опять дошли почти до Лувра, а потом, свернув к Центру Помпиду, миновали его и оказались у неприметного двухэтажного особнячка. Дом-музей Пикассо. Они бродили по музею, рассматривая очень удачно подобранное собрание его картин, а еще фотографии, рассказывающие о его приключениях, женщинах, его развлечениях…
– Ты видел фильм «Пережить Пикассо» с Энтони Хопкинсом?
– Нет, но это какой-то старый фильм, кажется.
– Да, и очень хороший. Это о женщинах в жизни Пикассо. Вот, видишь, это его первая жена, русская балерина, вот вторая – немка Мари-Тереза, третья – Дора – он их всех разрушил. Они хотели посвятить себя ему, и он этого от них и требовал. Они находили счастье в самопожертвовании, в служении гению, а он их поочередно бросал, и женщины сходили с ума. Не фигурально, а вполне конкретно. Потому что не могли понять, как их полное растворение в нем, принесение в жертву себя без остатка могло повлечь отторжение, причем типичное для Пикассо, – весьма жестокое. Ни одна не смогла найти цель в жизни без него, это всё трагично вообще-то. Поучительный фильм.
– В каком смысле?
– Они перестарались. Поставили на кон свою жизнь, считая, что этим его удержат. Потому что он требовал этого с самого начала. Только самая молоденькая – художница Франсуаза Жило, которой в начале их романа было всего восемнадцать и которая уж точно должна была стать очередной жертвой, прожив с ним десять лет и родив двоих детей, нашла в себе силы уйти сама. Он не сумел разрушить ее. Как только он стал изменять ей с новой пассией, она просто ушла. Пикассо был в ярости: это его привилегия оставлять женщин, он умолял – впервые в жизни он умолял женщину остаться. Видишь темноволосую женщину с короткой стрижкой на этом фото? Ее звали Мария. Это его последняя жена, та, которую он завел после Франсуазы. Мария торжествовала, что разлучила Пикассо с Франсуазой, которая была даже моложе ее. Но она повторила ошибки всех предыдущих жен. То же служение гению, то же самоотречение, безропотное повиновение его причудам и хамству. Но чем больше она старалась, тем сильнее Пикассо чувствовал притяжение Франсуазы, единственной непокоренной женщины в
своей жизни. Он попросил Франсуазу выступить на открытии корриды. Вот, видишь: Мария и Пикассо, уже старый совсем, сидят в ложе. Как было в жизни, не знаю, но в фильме тут выезжает на коне Франсуаза, красивая, молодая, блестящая женщина. А за ней бегут пикадоры. Очень сценично, много красок и так далее. Она направляет лошадь прямо к трибуне Пикассо и заставляет ее встать на колени перед ним. И ее короткий монолог за сценой – так кончается фильм: «Я благодарила этого необыкновенного мужчину, с которым прожила лучшие десять лет моей жизни. Я благодарила его за то, что он сделал меня сильной. Настолько сильной, что я смогла пережить жизнь с Пикассо и выжить».Джон ничего не сказал, просто обнял Анну, и они двинулись дальше по музею. «Она переживет кого угодно», – думал он, а вслух сказал:
– Бэби, что ты нашла в таком ординарном человеке, как я?
– Джон, думаю, я тебя люблю. Это тебя ни к чему не обязывает, но, похоже, что так. Единственное, что я хочу, чтобы ты был счастлив со мной так долго, как получится.
– Я никогда не отпущу тебя, бэби, так и знай.
Этот разговор обнажил глубину их чувства, и оба решили сменить тему.
– Хочешь прогуляться по магазинам?
– Нет, я же знаю, ты это ненавидишь.
– А у меня потребность купить тебе что-нибудь.
Они шли по улице Сент-Оноре. Зайдя в Hermes, Джон ужаснулся ценам. Анна, впрочем, тоже. Идиотизм покупать одежду в Hermes. Но нельзя же наступать на горло песне и душить благие порывы. Джон выбрал темно-зеленую тончайшую кашемировую водолазку, которая стоила как два его костюма Hugo Boss.
– Хочу, чтобы ты в этом была сегодня вечером. La vraiе chose parisienne.
– Она прекрасна. Спасибо.
– Пойдем теперь в отель. Хочу немедленно примерить.
Был их последний вечер в Париже. Они снова пересекли реку по Понт-Неф, прошли набережную Вольтера, потом дальше, до набережной Августинов и вошли в ресторан Les Bouquinistes – современный, почти нью-йоркский ресторан с легкой французской кухней, на грани фьюжн, но в то же время все-таки еще классической.
– Анна, улыбнись, пожалуйста. Я так люблю, когда ты улыбаешься. Чудесная поездка. Ты помогла мне открыть Париж, которого я не знал. Что ты притихла? Поговори со мной.
– Мне так хорошо. Не знаю, о чем говорить. Только о тебе. И о нас.
Это было не его игровое поле, говорить о чувствах, но Джона переполняло ощущение, для которого подходило единственное определение: любовь. Он смотрел на женщину, в которой было всё, что он искал когда-либо в жизни, а еще то, чего он раньше не знал. Они были одни в этом ресторане, в атмосфере любви и сенсуальности. Он хотел, чтобы Анна говорила, говорила о чем-то житейском, что помогло бы стряхнуть этот дурман, который сводил Джона с ума, оказавшись намного интенсивнее, чем он мог выдержать. Он хотел вернуться в свой легкий мир, но уплывал за грани реальности, в наваждение чувственности…
Они закончили ужин и медленно пошли обратно, по дороге зашли еще в одно кафе на кофе с коньяком. Смотрели на остров и освещенный в ночи Лувр. Обменивались не имеющими смысла фразами, боясь сказать что-то, о чем утром станут жалеть. Сказка всё еще была с ними, но потихоньку уходила. Нельзя всю жизнь находиться в сказке. Но лишь немногие люди способны удержать в памяти все ее грани.
Вылетели ранним рейсом. В Хитроу Джон поцеловал Анну и пошел на пересадку в Эдинбург. В самолете ему было грустно и тревожно. Он думал то о Пикассо, то о ресторане L’Abrucci, как ребенок, смакуя каждое мгновение их поездки. Он думал о ее руках на своем теле и о том, что за все свои прежние поездки в Париж не понимал истинной прикольности «Будда-бара». Он открыл для себя сладость покупки подарка для женщины. Он думал, чем она будет заниматься остаток воскресенья без него.