Лёха

— Нам ноги надо делать, не ровен час селяне засветятся. Припрется кто немецкий с шоссе, вопросы возникнут. Нас начнут искать, а мы тут ни в зуб ногой, местные же все стежки знают. Да и проводник этот новолепленный, не верю я ему совсем. Сука он продажная, даже если сейчас и будет нам помогать, то предаст в момент. Мы ему никто и звать нас никак, а родные все-таки ему остальные Гогуны — давясь, выговаривал потомок.

Середа помалкивал, сосредоточенно жевал, так что за ушами трещало, слушал. Потом проглотил, подмигнул и тихо-тихо ответил:

— Не будут нас Гогуны искать. Стоит им только с немцами встретиться — и все, хана им. Без вариантов.

— Это как? — удивился потомок.

— Очень просто. Не считай других вокруг идиотами — сам идиотом не станешь. Мы с тобой хорошо разыграли свою партию, селяне ПОВЕРИЛИ, что они хитрее и уменее. И все, попалась птичка в сетки.

— Не понял — искренне выпучил глаза ряженый старшина ВВС РККА.

— Да просто все. Учиться надо в школе лучше, вот чего я скажу. Ученье — оно, знаешь ли, свет. А неученье — соответственно — тьма. Так говорили классики!

— Обоснуй! — ляпнул Лёха, вдруг почуяв, что в ответ услышит сакраментальное «от обоснуя слышу». К его удивлению торопливо евший Середа не без гордости пояснил:

— В оставленной мной расписке написано следующее: «Дана настоящая расписка мной, арбайтсфюрером Албрехтом Дижоном фон Мотетоном старосте деревни Гогуну Александру и руководителю сил самообороны той же деревни Гогуну Александру в том, что ими нанесен серьезный ущерб Рейху, выражаемый в том, что их банда схватила нас и, вероятно, уничтожит в ближайшем будущем, отомстите за нас и не верьте ни одному их слову, потому что каждый из них является 1 (одним) бандитом. Прошу соответственно наградить их свинцовыми медалями и веревочным пайком. Хайль Гитлер! Подпись». Читать по-немецки в селе никто не умеет. Ну и все, целуйте веник.

— Нихрена же себе ты ловкач! — ахнул в непритворном восхищении Лёха.

— И добавь еще два армейских велосипеда, которые им внезапно оставили с чего-то. И кто им поверит? А если еще окрестности потом прочешут и мертвяков найдут, опять же голых… Хана этим уродам.

— А не слишком ли ты заумное имя придумал? И подпись могут сверить!

— Ты помнишь, вы с бурятом суетились, мешали мне документы читать? — улыбнулся артиллерист, которому искреннее восхищение напарника было явно приятно.

— Помню. Тянул кота за хвост мокрым полотенцем!

— Ни фига! Убитый нами чин — как раз именно такое имя с фамилией и имел. Так в арбайтскнижке его и было написано. Просто память у меня как у слона, фотографическая, все сразу схватываю.

— А подпись?

— Она у покойного была простецкой — кружок и две черточки. Видно приходилось подписывать кучу всяких бумажек, вот он ее и упростил, как кассирша в сберегательной кассе. Да и кто особо смотреть и сличать будет — может его Гогуны избили или там руку вывихнули. Никто их слушать не будет, сволочей. Их песенка спета!

— Зачет! — уважительно сказал Лёха.

— Знай наших! — подмигнул ему артиллерист. Вид у него был очень уставший, но чертовски довольный. Впору было ему вручить несколько роскошных букетов. Спектакль получился незабываемым.

Боец Семенов

Как вязать Гогуна каждый имел свое мнение. Сам Семенов, не мудря особо, просто предложил стянуть локти ремнем. За спиной. Так в деревне пьяных буянов вязали, чтоб в себя пришли и образумились. Но тут не пьяный односельчанин, а враг. Потому предложение Лёхи усадить у дерева и примотать руки с другой стороны показалось более подходящим. Немного смутил Середа, со смешком вспомнивший, как у них в гарнизоне один командир-майор поймал у своей жены ходока-лейтенанта, не дал тому одеться, а заставил выпить вместе с ним коньячку, дав гостю наструганное мыло в виде закуски, после чего напялил на голого любовничка шинель, наглухо ее застегнул, а в рукава вставил палку от швабры. Тот таким Исусиком распятым и выкатился. Потом его после возвращения в расположение спешно перевели в другой гарнизон, на другой конец СССР, позорище такое.

— И что, нельзя палку выбить? И мыло зачем? — удивился Лёха.

— Палку не выбить. А мыло ели, помнится, симулянты, чтобы дизентерию сымитировать. Знаешь, что такое дизентерия, а? — учено заявил умный Середа.

— А! — понял потомок и притих.

— Что скажет наш восточный собрат? — спросил Середа у активно готовившего лежбище бурята.

Тот аккуратно плюнул в кусты и выразительно посмотрел на спрашивающего.

— Вопросов больше не имею — понятливо кивнул артиллерист. Пленный испуганно посматривал на разговаривавших. Видно было, что ему очень хочется заблажить во весь голос, но страшно.

— В моей богатой событиями интересной жизни, уважаемые сограждане, был такой эпизод, когда у меня в огороде была бузина, а в Киеве дядька. И подрабатывал мой дядя санитаром на психиатрической карете «Скорой помощи». Буйных транспортировали привязывая к рукояткам жёстких носилок, ну тех которые помельче. Я имею в виду буйных. Для крупняка в машине лежали две слеги по два метра отполированные от времени. Вставлялись через брючины, пояс, рукава и пациент фиксировался мягкими вязками за запястья, пояс, голеностопы. Нормально довозили без травм, потёртостей, синяков. Я своими глазами видал. Так что и этого стоит так же, полагаю. Что скажете?

Боец только уважительно развел руками. Сегодня Середа блистал весь день, судя по всему. А предложение хорошее. Бурят, видимо, пришел к тому же заключению, потому как забрал у Лёхи штык, у артиллериста фонарик и молча ушел в лес, где скоро стукнуло несколько раз — ясно, штыком деревца срубил, ветки сносит, делая гладкие жерди.

Спеленали Гогуна быстро и — да, получилось надежно. Семенов, не вступая в долгие споры, просто сел караулить, быстро научившись пользоваться фонариком, остальные, пожевав чего-то съедобного из мешка, залегли на широко расстеленный под елкой тулуп, накрылись плащ-палатками и захрапели. Это, да то, что к утру пленник начал стучать от холода зубами немножко мешало слушать, что вокруг творится, но будить ребят Семенов не стал, а пленник — да перетопчется Гогун. Пусть радуется, что вообще еще живой. А отдавать ему что-либо из одежки холодной ночью не хотелось. Его китель как раз был накинут на плечи часовым. И все равно было прохладно.

Ночь медленно проходила, начало светлеть. Впереди был день, со всеми проблемами и вопросами. И одним из вопросов было — что делать с этим самым Стецько.

Другие вопросы тоже занимали изрядно. Боец после совершенной ошибки старательно обмозговывал — что и как он сделал неправильно, почему так вляпался и можно ли впредь избежать оплошности. Всю ночь сидел и думал. Прикидывал так и этак, благо сам был крестьянином и понимал селян куда как хорошо. Харчеваться и впредь можно было только в деревнях, как ни крути. Там еда. Грабить проезжающий немцев, конечно, можно, но ненадежно. И опасно изрядно и жратвы небогато получишь. А и то — жратва эта может оказаться с подначкой, как тот чертов шоколад. Получалась извечная задачка для таких вот бродяг неприкаянных — чтобы с уверенностью и безопасно заходить в деревню, надо иметь там своих людей и связь с ними. Либо продолжительное время вести круглосуточное наблюдение самое малое с двух точек. А для этого надо иметь продукты и базу рядом. Но если есть продукты, то нафига заходить в деревню? Круг замкнулся. Придется рисковать все время.

Семенов поежился, вспоминая, как сидел в погребе и ждал смерти. После обдумывания получалось опять же, что неправильно он выбрал себе покупателя. Сейчас только в голову пришло, что при разговоре с крестьянином надо было обратить пристальнейшее внимание на лошадь и телегу. Хорошая была лошадка у старичка и тележка на резиновом ходу. А хорошую телегу, особенно на резиновом ходу, бедняк себе позволить не мог. И у любого противника новой власти она бы не задержалась. Опять же в телегу была запряжена не старая кляча, а хорошая кобыла, что под немцем мог позволить себе их человек, староста или наймит.