Лекарь Империи 6

— Вчера вечером привезли одного интересного типа, — начал Фролов, пока мы быстро шли по пустым коридорам. — Кирилл Бельский, сорок семь лет. Знаешь такого?

— Фамилия не знакома. Кто он?

— Владелец сети пивных баров по всей области. «Хмельной дом», «Пенная радость», еще парочка. Очень богатый, влиятельный, связи везде.

Богатый пациент.

Это всегда проблемы. Они видят в тебе не лекаря, а обслуживающий персонал. Требуют особого отношения, лучших палат, самых дорогих лекарств, даже если они не нужны. Угрожают судами по любому поводу. Давят на руководство. С такими всегда нужно быть начеку.

— Так что с ним? — спросил я.

— Привезли вчера с дикими, разлитыми болями в животе, — Фролов говорил быстро, сбивчиво, явно взволнованный. — Рвота фонтаном, тошнота, живот напряжен, как доска. Классический острый живот, картина перитонита. Дежурная бригада уже операционную готовила.

— Перитонит? — я нахмурился. — А причина? Перфорация язвы? Острый аппендицит с прободением? Заворот кишок?

— Вот в этом-то и загвоздка! — Фролов всплеснул руками. — Ничего! Абсолютно ничего! Прогнали его через все, что можно. УЗИ брюшной полости — чистое, никакой свободной жидкости. Рентген — газа под диафрагмой нет, чаш Клойбера нет. Анализы — лейкоциты в норме, С-реактивный белок не повышен, амилаза в норме. Никаких признаков хирургической катастрофы!

Острый живот без объективных признаков хирургической патологии? Я почувствовал, как просыпается профессиональный интерес. Интересно. Очень интересно. Это уже не рутина. Это задачка со звездочкой.

— Странно. Может, мезентериальный тромбоз? — предположил я, — Ишемия кишечника? Там боль часто бывает несоразмерна физикальным данным.

— Думали об этом! — Фролов покачал головой с гордостью за то, что они это тоже проверили. — Но у него давление низкое, девяносто на шестьдесят. При мезентериальном тромбозе на фоне такого болевого шока была бы, скорее, гипертензия. Да и живот при пальпации болезненный равномерно, а не в одной точке.

Я зацепился за эту деталь, которую Фролов упомянул вскользь. Низкое давление… Вот это уже интересно. Гипотония при такой клинике — это нетипично. Либо кровопотеря, которую не видно, либо… что-то системное.

— Низкое давление? — спросил я, подходя к монитору пациента. — А что с пульсом?

— Пульс? — Фролов на мгновение растерялся, словно это была неважная деталь. — Частый, сто двадцать ударов в минуту. Нитевидный. Но это же… компенсаторная реакция на боль, наверное…

— Пульс сто двадцать при давлении девяносто… Что делали? — уточнил я.

— Влили литр физраствора, — ответил Фролов. — Давление едва поднялось до ста на семьдесят, а через полчаса опять упало. Как будто жидкость просто в никуда уходит, в третье пространство.

Гиповолемия при отсутствии видимой потери жидкости.

Значит, проблема не в объеме, а в тонусе сосудов, который нечем поддерживать. Или… в чем-то еще. Загадка становится все интереснее.

— Что-то еще необычное? — я остановился посреди коридора, заставив Фролова тоже остановиться. — Подумай. Что не вписывается в общую картину? Деталь, которую все проигнорировали, списав на погрешность?

Фролов задумался, напряженно потер подбородок.

— Да есть одна странность… Все списали на дегидратацию после рвоты, но мне показалось нелогичным. В биохимии крови — калий высокий. Пять и восемь миллимоль на литр. При норме до пяти. Не критично, но…

— Но на фоне рвоты он должен терять калий, а не накапливать его, — я перебил его, заканчивая его мысль.

— Именно! — в голосе Фролова прозвучало облегчение от того, что его сомнения разделили. — При рвоте обычно развивается гипокалиемия! А тут наоборот. Я сказал об этом дежурному мастеру, а он отмахнулся, мол, «почки встают».

Весь мир вокруг — гулкие звуки больницы, фигура Фролова, тусклый свет ламп — исчез.

Низкое давление, рефрактерное к инфузии. Высокий калий, который должен быть низким. Острый живот без хирургической патологии. Неукротимая рвота. Выраженная тахикардия. Слабость, потеря веса в анамнезе…

Я мысленно, как на доске, выстроил всю цепочку симптомов.

Черт возьми. Это же…

— Эй, двуногий, ты чего застыл, как соляной столб? — Фырк, почувствовав мое резкое изменение состояния, запрыгал на плече. — Увидел призрака?

Не призрака. Кое-что похуже. Диагноз, который здесь, в этой больнице, ему никто и никогда не поставит. Потому что о нем почти никто не знает.

Это не хирургия, не терапия в чистом виде. Это эндокринология. А они пытаются лечить его топором.

— Максим, — я резко повернулся к Фролову. — Его осматривали полностью? Кожу, слизистые, все?

— Ну да, дежурный хирург смотрел. Стандартный осмотр. Бледность кожных покровов, язык обложен белым налетом, живот вздут. Обычная картина для «острого живота».

— А десны? Слизистую рта внимательно смотрели?

— Десны? — Фролов удивился. — При чем тут десны? У него же не стоматологическая проблема!

— Просто ответь — смотрели или нет?

— Нет, конечно. Зачем при остром животе десны разглядывать?

Затем, что иногда диагноз написан не в животе, а во рту. И тот, кто ищет только там, где болит, никогда его не найдет.

— Быстрее веди меня к нему! — я практически побежал. — И по дороге скажи — он что-нибудь странное говорил? Может, жаловался на необычные симптомы, не связанные с животом?

— Да вроде нет… — Фролов догнал меня, задыхаясь. — Медсестра говорила, что он постоянно просит соленого. Соленые огурцы, селедку, даже рассол из-под огурцов просил принести. Но мы решили, что это при рвоте нормально — организм теряет соли, вот и требует…

Нет, Максим, это не нормально. Это патогномоничный симптом, описанный еще в девятнадцатом веке.

Тяга к соленому на фоне гиперкалиемии и потери натрия. Это последний гвоздь в крышку гроба всех остальных диагнозов. Пазл сложился.

Я был абсолютно спокоен.

У меня есть все. Клиника, биохимия, анамнез. Теперь осталось только одно — найти визуальное подтверждение, которое я смогу предъявить всем этим скептикам. И я знаю, где его искать.

Я посмотрел на Фролова.

— Максим, сейчас ты увидишь то, чего, возможно, больше никогда не увидишь за всю свою практику. Смотри внимательно.

— Вот эта палата, — Фролов открыл дверь. — Он там. Хирурги уже второй консилиум собирают, спорят — резать или наблюдать. Может, ты что-то увидишь.