Лекарь-воин, или одна душа, два тела

Один пьяный мужик упал в слезах перед отцом Герасимом на колени и, от радости прослезившись, упоминая спасенного от тяжелого недуга сына, которого держал при себе за руку, пытался свободной рукой вручить знаменитому лекарю яростно визжащего розового поросенка. Герасим пытался напомнить, что мужик уже оплатил лечение, но пьяный крестьянин ничего не хотел слышать. Герасим, улыбаясь, еле уговорил его оставить бедную хрюшку на откорм — счастливый родитель спасенного мальчика послушался и отстал. Мы-то знали, что сердце мальчику удачно «подправил» я, но, с пониманием переглянувшись, промолчали от греха подальше и пошли, гуляючи, дальше.

Выпили кваску, затем неизвестного мне ароматного напитка с какими-то хитро закрученными то ли калачами, то ли бубликами-кренделями. В общем, соединяли приятное с полезным. Немного отдохнули от трудов своих медицинских — слава Богу, врачевать сегодня, в ярмарочный день, никого не пришлось — все были здоровы и принимали кто активное, а кто и праздное участие в шумных ярмарочных мероприятиях. Вот бы всегда так!

Гуляя со своими наставниками, я продолжал ловить себя на мысли, что это я, профессор доктор Иванов, вожу сейчас для покупки подарков по заваленным коврами и рулонами материи рядам, между пирамидами пряников на крепких столах и прилавков с резными игрушками своих детей — Герасима и Клавдию. Мое 92-х летнее сознание, даже на несколько лет старшее, с учетом жизни на загадочной планете, невидимой с моей родной Земли, продолжало жить своей многоопытной жизнью. Но, временами, краем глаза или в зеркалах торговцев обращая внимание на свою юношескую внешность, на свой детский голос, которым я отвечал на вопросы, здоровался с проходившими мимо бывшими пациентами нашей лекарни, я опускался на Землю, то есть на Глорию — очевидно так надо писать, описывая это состояние на другой планете.

Опускался и продолжал идти за Учителями, внутренне убеждая себя смириться с подобным состоянием, убеждая принять себя такого: мальчика с душой, знаниями, жизненным и профессиональным опытом Иванова Василия Сергеевича. Думаю, после того как эта замечательная супружеская пара, ставшая моими верными друзьями, узнала мою историю, тоже временами испытывала подобные неловкие чувства и, глядя на меня, невольно пытались высмотреть во мне признаки действительного возраста, а не внешнего. Да, малоприятное двойственное чувство, которое, впрочем, вспоминалось чуть реже, чем ранее. Что ж, придется мне приобретать новый жизненный опыт. Опыт, как известно: наш лучший учитель. Научит он и меня жизни в новых условиях. Я, конечно, по своей натуре, не волк в овечьей шкуре, но, бывает, и такое сравнение приходило в голову.

Тоска по жене, детям, друзьям, по своей коллекции кактусов, по запаху петуний в моем саду и горькому аромату бархатцев, даже по извечному бардаку, подлостям в политической и общественной жизни «там», на Земле, порой приводили меня в страшное уныние. Одно дело отказаться от кого-то или чего-то по своей воле, имея возможность в любой момент вернуться к этому, другое — отсутствие такой возможности или права выбора. Вот последнее обстоятельство, обреченность, практически стопроцентная невозможность возвращения на Землю, давила на душу страшным грузом. Я в очередной раз силой воли загнал эти ностальгические мысли в самый дальний угол своего сознания, заставил себя спокойно оглянуться вокруг, почувствовать аппетитные запахи различной ярмарочной еды, рассмотреть многообразие окружающих меня красок, расслышать многоголосый гомон толпящегося вокруг меня народа, почувствовать себя частицей окружающего меня мира во всей многогранности этого понятия.

После долгих, сопровождавшихся шутками, примерок купили понравившиеся мне две пары теплых штанов, две теплые шерстяные рубахи, добротный полушубок, шапку и рукавицы. Но больше всего я радовался сапогам из толстой отлично выделанной кожи, подбитым изнутри стриженной волчьей шерстью. Сапоги были интересной модели — в верхней части голенища, вокруг, имелись ремешки с пряжками, которыми верхняя часть голенищ плотнее притягивались к ногам, как ремешок наручных часов, и тем практически исключалась возможность попадания воды внутрь сапог. Отличная обувка. Практичная, красивая, надежная и теплая. Таких сапог у меня и на Земле не было. Примерил все обновы, они были выбраны на вырост, как сказал Герасим, до весны мне их хватит, а на следующий год будем покупать снова — я еще продолжаю расти.

Остатки осени прошла в хлопотах, операциях, послеоперационном уходе за пациентами, тренировках и продолжающихся, не отпускающих меня надолго мыслях о далеком, катастрофически, невообразимо далеком доме, расстояние до которого измерялось не только в сотнях лет, но и Бог знает, скольких тысяч или миллионов километров или даже измерений (подозревал я и такой расклад, учитывая нежелание Герасима подробно рассказывать о местонахождении планет — близнецов).

С первыми заморозками, которые спустились к нам вместе с первыми узорчатыми кристалликами колючих снежинок, мы вернулись в монастырь. Я обрел новые бойцовские навыки, весьма интересные, необычные и очень эффективные. Ко мне частично вернулись врачебные, хирургические навыки, утраченные за время медицинского бездействия. Руки вспомнили работу со скальпелем, вспомнили приятные ощущения от металлических инструментов, помогавших эффективно лечить хворых и немощных, тем более, что Герасим начал доверять мне проведение некоторых операций, когда пациенты были погружены в сон — иначе, как было объяснить свидетелям этого действа и пациентам, что оперирует малолетка. Тут и более, чем французы, терпимые к подобным вещам православные проявят лють. А качеством проводимых мною хирургических вмешательств Герасим был очень доволен и даже прокомментировал это полюбившейся земной поговоркой: «Да, профессор, опыт не пропьешь». А вот вкус спиртного я забыл начисто. Каково это вообще: пропивать опыт? Молод еще…

Глава 6

Мне стукнуло уже семнадцать, если я правильно запомнил слова здешней мамы о моем рождении 15 января, и не сегодня — завтра я покину стены монастыря. Вымахал я росту чуть выше среднего, где-то под сто семьдесят пять В плечах раздался прилично. Не косая сажень, но… Мускулатуру приобрел объемную, за что огромное спасибо Герасиму, он меня тренировал по методике своего мира. Также я благодарен и за спецподготовку, осуществлявшуюся монахами — наставниками. Они нас готовили к любым ситуациям и действиям в различных условиях по степени тяжести. Теперь я мог биться оружно пешим и конным с кем угодно, и быть смертельно опасным противником. А без оружия я дрался, или, используя подручные средства, вообще лучше всех в своем квадрате. Правда, приемы лишения жизни, которым обучил меня Герасим, я не применял, это было моим личным секретным оружием. Бой на саблях я полюбил и отдавал его совершенствованию много времени. Научился одинаково владеть левой и правой рукой. Попытался освоить двурукий бой, но, к сожалению, получалось плохо, особенно защищаться саблей. В метании ножей, топоров и копий я был на высоте. Попадал в цель с места и в движении. С мушкетом и пистолем у меня проблем не возникло вообще, как никак, а я вырос вXX веке и жил XXI-ом, где владение огнестрельным оружием было привычным. И учеба в артиллерийском училище не прошла даром. Палил из мушкета на сто шагов очень точно, а из пистоля с двадцати шагов уверенно попадал в тонкую ветку. Также довелось поупражняться в стрельбе из пушек. Когда мне исполнилось четырнадцать лет, отец Филипп стал преподавать нам пушкарское дело. На стрельбы выезжали в лес. Из легкой пушки, примерно сорокамиллиметрового калибра, палили по деревянным чурбакам, изображающим наступающую пехоту. Стрелять картечью было одно удовольствие, а вот ядрами не очень. После стрельб отец Филипп отправлял нас на мишенное поле, где мы должны были собрать выпущенные ядра, и не дай Бог, не найдем все — тогда будем искать до посинения. Чистить после стрельб любое оружие мне, как ни странно, нравилось: запах оружейной смазки ассоциировался с жизнью на Земле, с учебой в училище…Далее, обычно, под запах смазки, мои мысли быстро улетали в семью…

Но больше всего мне нравилось тренироваться с Герасимом по отработке приемов «тихой войны». Он научил меня незаметно забираться в закрытые на замок помещения, при помощи элементарной отмычки. Правильно выбирать путь по отвесным стенам, используя малейшие выступы и неровности. Научил выдержке, когда противник почти дышит тебе в ухо, а ты стоишь или лежишь не шевелясь. Много я узнал о способах маскировки, и о маскировочных костюмах. Научился правильно вести беседы с интересующими меня людьми с целью получения важных сведений. Пытался научить меня гипнозу, но почему-то у меня ничего толком не получалось. Мог я ввести человека в транс, минут на пять, и не более, ни о каком подчинении своей воли речи не могло быть. Даже Клавдия Ермолаевна надо мной «колдовала», но безрезультатно — к гипнозу я не способен. Тихо приколоть, удавить или отправить надолго в бессознательное состояние с большой скоростью — пожалуйста, а загипнотизировать не мог, хотя для тайных операций эти способности лишними бы не были.

Откровенно говоря, никто из моих товарищей по квадрату не достиг такого уровня подготовки, как я, хотя тоже были мальчиками очень даже неслабыми. А по уровню пушкарской подготовки меня ребята превосходили, ведь летом я лекарствовал, а они палили из пушек.

По прошествии годов обучения в монастыре спросите меня сегодня, сию минуту: вспоминал ли ты своих родных с Земли? Первые несколько лет, как я уже рассказывал, вспоминал и очень часто. Иногда даже хандрил. Но по мере врастания в окружающий меня мир, я понимал, что обратно вернуться не смогу, и не увижу дорогих мне родных людей. Поэтому приказал себе забыть их. Приказал, но ничего не забыл, просто стал реже вспоминать. О здешней маме я по большому счету и не вспоминал. Хотя вру. Побывал в монастыре отец Павел, передал мне от мамы поклон. Наш деревенский священнослужитель меня не узнал. Перед ним стоял молодой человек, а не мальчишка — полудурок, достающий его постоянными вопросами.

Что касается лекарских способностей, то здесь я был на высоте. Впитал, так сказать, науку учителей со знанием дела. К моим серьезным прошлым способностям, как-никак я в той жизни был профессором медицины, добавились навыки врачевания с учетом местных условий и перечня препаратов, которые можно изготовить, используя местную флору. Скажу так, я могу теперь самостоятельно изготовить все, начиная с отвара от поноса, и заканчивая средством, препятствующим развитию злокачественной опухоли. Прошу не путать со средством от рака, эта болячка и здесь не лечится.

И вот я стою перед архимандритом Ионой, а рядом с настоятелем сидит мой наставник Герасим. Положа руку на сердце, скажу, за все эти годы Герасим с Клавдией Ермолаевной стали мне почти родными. Они проявляли обо мне заботу, учили местной жизни, передавали свой громадный опыт, за что им мой земной поклон, глорийный поклон, как-то не звучит.

— Как мнишь, отец Герасим, воспитанник Василий готов к жизни в миру? — поинтересовался Иона. — Сможет нести людям просвещение и исцеление?

— За многие годы у меня не было столь прилежного ученика, — ответил Герасим, улыбаясь в бороду. — Он уже три года самостоятельно лечит людей, еще никто не умер от его заботы.