Лекарь-воин, или одна душа, два тела

Со всеми предосторожностями перенес девушку в новое жилище, уложил на траву, и травой же укрыл, набросав сверху одежду матроса. Пусть спит красавица, сил набирается, а я займусь костром. Готовить на нем пока нечего, но живой огонь предает уверенность в завтрашнем дне, и зверей отгонит, если появятся. Вспомнил древние приспособления, две палки, камень и слабый лук. Ввиду отсутствия камня, его пришлось заменить толстой веткой. На тысяче каком-то провороте, появился легкий дымок, а затем маленький язычок пламени. Возгорелось все же из искры хорошее пламя. Я не жадничал, натаскал толстого сушняка много. Эх, сейчас бы зажарить зайчика, да стрескать его в свое удовольствие. Но, вокруг летают только крупные птицы обломинго. Даже не заметил, как наступил вечер. Подбросил в костер несколько толстых веток, полез в шалаш, нужно ложиться спать, экономить силы, во сне их расход меньше. Откопал в траве девушку, проверил пульс. Нормальный пульс, и девушка теплая. Притянул ее к себе, обнял, и моментально уснул.

Глава 13

— А-а-а, — сквозь сладкий сон я внезапно услышал крик девушки на очень высокой ноте, вместо деревенского петушиного ку-ку-ре-ку или хотя бы соловьиной трели или на худой конец пения жаворонка. Ну, хоть какого-нибудь другого звука, хоть царапанья стекла или звук трения кусочка пенопласта по стеклу — все было бы приятней моему слуховому аппарату. Но этот дикий визг… О-о-о-о, этот визг сначала испортил мне все ощущения от пробуждения в тепле и сухости, так как вынужденные длительные водные процедуры выработали у меня еще большую любовь к родной суше и благотворно согревающему мой истерзанный организм теплу. Через мгновение, вспомнив все обстоятельства робинзониады, я был рад слышать такое изъявление благодарности. Жива, значит, красна девица, и ни в какой она не в коме, слава тебе, Господи!!

— Отпусти меня, отпусти, негодяй, мерзавец, отпусти, подлец, да как ты смеешь? Убери руки, иначе я… — кричала девушка, на немецком языке, барахтаясь и вырываясь из моих целомудренных объятий. — Где я? Что со мной? Что тебе от меня надо? Ты кто такой?

— Фрейлейн, столько сразу вопросов, может, перейдем на французский язык, и я начну обращаться к тебе со слова мадемуазель? — предложил я, поскольку немецкий, который я знал хорошо еще с прошлой жизни, от настоящего сильно отличался.

— Давай, — сразу согласилась девушка, резко прекратив ор. А, быстро выбравшись из шалаша, стала внимательно, широко раскрыв удивленные глаза редкой красоты, недоуменно себя осматривать.

— Начну с последнего вопроса. Васент де Ришар, лекарь. Мы потерпели кораблекрушение на тартаре «Агнесса». Нас волнами выбросило в неизвестном пока для меня месте. У тебя сломана рука, я ее правильно сложил и зафиксировал, срастется правильно, если ты не будешь ею крушить все вокруг, а побережешь несчастные косточки. От тебя мне абсолютно ничего не надо, мы просто случайно оказались в одном и том же месте. Ну, разве что, я попросил бы тебя так громко больше не кричать, а то сделаешь меня заикой и сама же будешь от этого мучатся ибо, похоже, застряли мы здесь вдвоем надолго и нам придется как-то уживаться в этом шалаше длительное время, терпеть все трудности и лишения людей, попавших в кораблекрушение во время того ужасного шторма, то есть мерзнуть, голодать, вероятно отбиваться подручными средствами от диких зверей, жаждущих нашей плоти.

Последнее я сказал специально, чтобы слегка пригасить ее пыл в обвинениях меня, ни в чем не повинного. Я подумал, слегка припугнутая девушка станет менее агрессивной и чопорной, а значит более послушной в этой экстремальной ситуации и ей не взбредет в голову так сказать «качать свои права». В чрезвычайной ситуации нет места разборкам, препирательствам и выяснениям, кто более высокороден и титулонаделенней. Так легче выживать — будучи более-менее в дружеских, добрых отношениях.

— Ты, вообще, что-нибудь помнишь? Расскажи, пожалуйста, для полноты картины происшедшего, потом подумаем вместе, как выбираться из этой…, этой дыры, — чуть замешкавшись, завершил я свою речь.

— Шторм помню, мне было очень плохо и страшно. Потом сеньор Дино помог мне и Розалии выбраться из каюты, а дальше, только холод, и бушующее море. Кто был рядом со мной, не знаю — эти ужасные волны, словно стерли, вымыли из моей памяти все последние события. А где моя одежда, и почему на мне одежда сеньора Алонсини?

— Из твоей одежды сохранилась только разорванная в клочья нижняя рубашка, и чтобы ты не замерзла ночью, я тебя переодел в высушенную одежду сеньора Дино, она ему была не нужна. Он и матрос тартары утонули, я их похоронил.

— Ты видел меня обнаженной!? О-о-о, да как ты посмел!?

— Видел и посмел. А что ты предложила бы мне сделать в той ситуации? Не сделай я этого, ты бы до утра превратилась в хладный труп, а так еще поживешь. Кстати, я тебя согревал своим телом, чтобы ты не стучала зубами, и не мешала мне спать.

— И больше ничего?

— Если ты думаешь, что я воспользовался твоим беспомощным состоянием с определенными намерениями, то успокойся, посягательств с моей стороны не было, я не подлый человек и никогда не допущу подобных действий. Не нужно меня бояться, верь мне, пожалуйста. К тому же я — лекарь и могу лечить и мужчин, и женщин. Так что не будем обращать на это обстоятельство внимание, хорошо?

— Хотелось бы верить, но мужчины такие обманщики, так и норовят забраться под платье порядочной девушки.

— Смешно, но платья на тебе не было, а рубаха не являлась для меня препятствием. Я ее для тебя сохранил, если она тебе так дорога. Ты мне задала кучу вопросов — я на все ответил, а сама не представилась до сих пор. Понимаю, ты огорошена ситуацией, ты расстроена всеми печальными новостями, которые я вынужден тебе сообщить, но, прошу…

— Я — Кьяра Бруни, дочь главного судьи Венеции, — вздернув нос кверху, заявила девушка. — Отец занимает этот пост уже десять лет, и будет на нем до конца своих дней. Должность главного судьи в республике пожизненная.

— Аристократка, одним словом.

— Да. А тебе не нравятся аристократы, ты из тех, кто любит бунтовать?

— Нет, я ничего толком о вашей республике не знаю. Меня нанял сеньор Дино для работы в Венеции, говорил, что хорошие лекари там нужны.

— Нужны, это правда. И правда то, что рука у меня сильно болит, ты не знаешь, как эту боль унять?

— Болеть она должна, у тебя перелом, я уже об этом тебе сказал. Микстур и настоек, снимающих боль у меня с собой нет. Большое счастье, что я успел захватить свою сумку, когда тартара стала разваливаться.

— Это такой ужас, меня до сих пор трясет. А тебя я не видела среди пассажиров, ты не обедал в каюте сеньора Алонсини.

— У меня была отдельная каюта, — соврал я, — мы там вместе ужинали, и прогуливался я на палубе в сумерках.

— Ты сторонился общества?

— Не хотел навязывать свое общество другим, я еще недостаточно знаком с обычаями вашей республики, не хотел казаться невеждой. Я много времени уделяю лечению больных, потому стараюсь в свободное время оставаться один.

— А прежде, чем попасть на борт «Агнессы», чем занимался?

— Помогал людям поддерживать здоровье в хорошем состоянии.

— А еще раньше? — А еще раньше жил вместе с родителями в уединенном поместье, где меня отец обучал лекарскому мастерству. Потом напали кочевники, и вся семья погибла. Я вынуждено покинул родные места, зарабатывал себе на жизнь собственными руками, жил не шикуя.

— Понятно, предпочитал одиночество. Что будем делать дальше? — спросила Кьяра.

— Хочу пройтись по берегу, определиться, куда нас забросило. Выяснить хотя бы приблизительно, мы на острове или на материке. Попытаться найти людей, или какую-нибудь пищу.