Лекарь. Ученик Авиценны

На майдане в этот раз никто не смотрел на акробатов и фокусников, но Карим никого не видел, не слышал рева толпы. Он бежал один в своем мире молчания, бежал навстречу завершению угасающего дня.

Когда он вновь появился на улице Тысячи садов, то увидел на дальних холмах бесформенный багровый отсвет заходящего солнца. Кариму казалось, что сам он движется медленно, слишком медленно, по ровному участку, снова вверх — вверх по последнему холму!

Он буквально слетел вниз — то был самый опасный момент: если потерявшие чувствительность ноги подведут его и споткнутся, если он упадет, то уже просто не сможет подняться.

Вот он повернул и пробежал через Врата Рая. Солнца уже не видно. Теперь ему казалось, что неясные силуэты людей плывут над землей, молча побуждая его бежать и бежать. Но внутренним взором он ясно видел, как мулла ступает на узкую спиральную лестницу минарета, поднимается к маленькой площадке на высокой башне и ждет, пока не умрет последний солнечный лучик.

В распоряжении Карима оставались мгновения.

Он пытался заставить свои будто бы мертвые ноги делать более размашистые шаги, изо всех сил ускоряя свой темп, въевшийся за целый день во все его существо.

Чуть впереди какой-то маленький мальчик, стоявший рядом с отцом, выбежал на дорогу и замер, глядя на мчащегося к нему великана.

Карим подхватил мальчика, не останавливаясь, посадил себе на плечи, и от рева тысячной толпы содрогнулась земля. Когда он с мальчиком на плечах добежал до столбов, там его уже ждал Ала ад-Даула. Карим взял двенадцатую стрелу, и шах Персии снял с себя тюрбан, надел на голову Карима, а на свою водрузил шапочку с пером, в которой тот бежал.

Бурное ликование толпы прервал призыв муэдзинов, прозвучавший со всех минаретов города. Все повернулись лицом в сторону Мекки и погрузились в молитву. Малыш, которого Карим так и держал, захныкал, и Карим отпустил его. Окончилась молитва, он поднялся, и тут сам царь и высшие придворные набросились на победителя, как навязчивые собачонки. А вокруг стояли и кричали от восторга простые люди, каждый старался протиснуться вперед и прикоснуться к нему. Кариму Гаруну вдруг показалось, что нежданно-негаданно он стал повелителем Персии.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ ПОЛЕВОЙ ХИРУРГ

51 Доверие

— Почему они меня так не любят? — спрашивала Роба Мэри.

— Не знаю. — Сам факт он отрицать не пытался: его жена была далеко не глупа. Когда к их порогу прибрела едва научившаяся ходить младшая дочь Галеви, то ее мать Юдифь (которая больше не приносила свежих лепешек в подарок еврею-чужестранцу) мигом подбежала и молча забрала дочку, словно хотела уберечь ее от чумы. Роб повел Мэри на еврейский рынок и там обнаружил, что никто больше не улыбается ему как еврею, заслужившему калаат, и торговка Гинда больше не считает его своим любимым покупателем. Встретившиеся им другие соседи, Наома и ее дородная дочь Лия, отвернулись, не здороваясь, словно бы и не намекал ему некогда башмачник Яаков бен Раши, что Иессей может стать членом его семьи.

Куда бы ни пошел в Яхуддийе сам Роб, повсюду группы оживленно беседующих людей, завидев его, умолкали и смотрели на него настороженно. Он видел, как они многозначительно толкали друг друга локтями в бок, видел горящую ненависть в случайном взгляде; даже проклятия нет-нет да и срывались с губ старого реб Ашера Якоби Обрезателя. То была злость на одного из своих, того, кто осмелился вкусить запретный плод.

Роб утешал себя тем, что ему все равно. В конце концов, какое дело ему до жителей еврейского квартала?

Но Мирдин Аскари тоже как-то изменился. Роб и представить себе не мог, что тот станет его чуждаться. Уже столько дней ему не хватало по утрам улыбки Мирдина, обнажавшей крупные зубы, не хватало тепла его дружбы. Мирдин неизменно здоровался с ним, причем лицо у него сразу застывало, и сразу же отходил подальше.

Наконец Роб захватил Мирдина врасплох, когда тот прилег в тени под каштаном во дворе медресе, читая последний, двадцатый том трудов Разеса.

— Хороший лекарь был Разес! Его «Аль-Хави» [176] охватывает все области лекарского искусства! — как-то смущенно проговорил Мирдин.

176

Главный труд ар-Рази (букв. «Объемлющая (книга)»). Охватывает все сферы тогдашних медицинских знаний.

— Я прочитал двенадцать томов, скоро доберусь и до остальных. — Роб пристально посмотрел на Мирдина. — Разве это плохо, что я нашел женщину, которую смог полюбить?

— Как ты мог взять жену из чужаков? — удивленно взглянул на него Мирдин.

— Мирдин, она сокровище!

— «Ибо мед источают уста чужой жены, и мягче елея речь ее» [177] . Она же из гоев, Иессей! Глупец! Мы — народ, который рассеян по свету и окружен врагами, нам приходится бороться за выживание. И всякий раз, когда кто-то женится на женщине другой веры, это значит, что прерывается его род среди нас, мы лишаемся его потомства. И коль ты этого не понимаешь, ты не такой человек, каким я тебя считал. Я не желаю водить с тобой дружбу.

177

Притч. 5:3. Мирдин намекает на продолжение: «Но последствия от нее горьки, как полынь, остры, как меч обоюдоострый».

Вот как! Роб ошибался — жители еврейского квартала играли немалую роль в его жизни, ведь они по доброй воле приняли его в свою среду. Этот же человек играл самую важную роль, ибо подарил ему свою дружбу, а друзей у Роба было не так много, чтобы ими разбрасываться.

— Я действительно не такойчеловек, каким ты меня считал. — Роб испытывал настоятельную потребность выговориться, он ни минуты не сомневался, что этот человек его не предаст. — И женился я не на женщине чужой для меня веры.

— Да она ведь христианка!

— Именно.

У Мирдина кровь отлила от лица.

— Это что, глупая шутка?

Роб ничего на это не ответил, и тогда Мирдин встал с земли и бережно подобрал книгу.

— Извращенец! Окажись это правдой — если ты, конечно, не лишился рассудка, — ты рискуешь не одной лишь своей головой! Ты и меня ставишь под удар. Почитай фикх — там написано, что, говоря мне такие вещи, ты делаешь меня соучастником преступления, если только я не донесу на тебя. — Он зло сплюнул. — Сын лукавого! Ты ставишь под удар и моих детей! Я проклинаю тот день, когда мы встретились. — Мирдин торопливо зашагал прочь.

Но дни проходили за днями, а люди калантара не приходили за Робом. Значит, Мирдин не побежал доносить.

В больнице же женитьба Роба не создала ему никаких трудностей. Среди тех, кто работал в маристане, пошли слухи, что он взял в жены христианку, но на него и так смотрели как на человека не обычного:чужеземец, еврей, который сидел в тюрьме, а потом по лучилкалаат. И на этот необычный брачный союз посмотрели как на очередное его чудачество. Если не считать этого, то в мусуль манскомобществе, где человеку разрешалось иметь четырех жен, появлениеу кого-то новой жены не вызывало особого интереса.

И все же он всей душой ощущал потерю Мирдина. Карима он сейчас тоже почти не видел: молодой хаким стал вращаться в среде придворной знати, его днем и ночью приглашали то на один прием, то на другой. После чатыра имя Карима было у всех на устах.

Так вышло, что Роб остался один со своей женой, как и она с ним. Жизнь вдвоем заладилась у них с самого начала. Как раз ее рук и не хватало его дому, теперь там стало куда теплее и уютнее. Охваченный любовью, он проводил с Мэри каждую свободную минуту, а когда они бывали порознь, Роб все время вспоминал ее влажную розовую плоть, нежную линию носа, живые умные глаза.