Лекарь. Ученик Авиценны

— Ты всегда должен помнить: общаться с шахом — далеко не то же самое, что водить компанию с простыми смертными, — говорил ему Ибн Сина. — Царь не таков, как ты или я. Он небрежно взмахнет рукой — и с плеч такого, как мы, слетит голова. А то шевельнет пальцем — и кому-то сохранят жизнь. Ему принадлежит полная власть, и ни одному человеку не дано ей противиться. А от этого даже самые лучшие повелители слегка теряют голову.

— Я сам никогда не стремлюсь находиться в обществе шаха, — пожал плечами Роб. — И не имею ни малейшего желания вмешиваться в политику.

Ибн Сина кивнул головой, одобряя сказанное.

— Вот что важно знать о владыках Востока: им нравится отбирать себе лекарей, словно визирей, они чувствуют, что лекари уже как-то отличены Аллахом. Я по себе знаю, сколь притягательно подобное назначение, я в полной мере испил хмеля из чаши власти. Когда я был моложе, то дважды принимал на себя должность визиря в Хамадане. Это оказалось куда опаснее, нежели заниматься врачеванием. После первого опыта я едва избег казни. Меня бросили в подземную тюрьму, которая называлась Фардаджан, и там я мучился многие месяцы. А когда Меня выпустили, я уже понимал, что даже на должности визиря в Хамадане мне спокойно не жить. Вместе с семьей и аль-Джузджани перебрался в Исфаган, с тех пор здесь и живу под покровительством шаха Ала.

Они повернули и направились обратно, в сад, где и происходило торжество.

— Счастье для Персии, что Ала ад-Даула позволяет великим лекарям невозбранно заниматься своим делом.

Ибн Сина улыбнулся.

— Это входит в его планы. Он хочет прославиться как великий царь, покровитель искусств и наук, — сдержанно произнес Учитель. — Будучи еще совсем молодым, он страстно мечтал создать могучую империю. Теперь же хочет и дальше расширять ее, пытаясь пожрать своих врагов, пока те не сожрали его самого.

— Сельджуков.

— О, будь я визирем в Исфагане, этих я опасался бы более всех прочих, — ответил Ибн Сина. — Но Ала-шах пристальнее всего смотрит на Махмуда Газневи, потому что оба они из одного теста. Ала четыре раза вторгался в Индию и захватил там двадцать восемь боевых слонов. Махмуд ближе к этому источнику сокровищ, он совершал набеги на Индию чаще и захватил более пятидесяти боевых слонов. Ала ему завидует и побаивается. И если Ала хочет осуществить свою мечту, то ему прежде всего необходимо избавиться от Махмуда.

Ибн Сина остановился и положил руку Робу на плечо.

— Ты должен быть очень осторожен. Знающие люди утверждают, что дни Кандраси на должности визиря сочтены. А займет его место молодой лекарь.

Роб ничего на это не сказал, но вдруг вспомнил, что говорил шах: у него связаны с Каримом «высокие и благородные замыслы».

— Если это так, то Кандраси нанесет беспощадные удары по всякому, кого сочтет другом или сторонником своего соперника. Не стремиться к высоким должностям самому — этого еще мало. Когда лекарю приходится иметь дело с сильными мира сего, он должен научиться гнуться и клониться, иначе ему не выжить.

Роб сомневался, что это у него хорошо получится — гнуться и клониться.

— Только не слишком занимай этим свои мысли, — сказал ему Ибн Сина. — Ала-шах меняет свои намерения часто и круто, так что нельзя заранее точно предвидеть, что и как он станет делать.

Они пошли дальше и возвратились в сад как раз перед тем, как предмет их разговора вернулся туда же из гарема Фатха Али. Выглядел он отдохнувшим, а расположение духа у него было отличное.

Прошло немного времени, и Робу пришла в голову мысль: а принимал ли Ибн Сина у себя в доме своего государя и покровителя? Он подошел к Хуфу и задал этот вопрос.

Седой Капитан Ворот прищурился, напрягая память, потом кивнул:

— Несколько лет тому назад.

Ясно, что первая жена великого лекаря, старая Реза Благочестивая, не могла интересовать шаха Ала, а потому можно быть вполне уверенным, что он осуществил свои права властелина в отношении Деспины. Роб представил себе, как шах взбирается по винтовой лестнице в каменной башне, а Хуф сторожит у входа.

Потом ложится на хрупкую и чувственную молодую женщину.

Захваченный этим мысленным зрелищем, Роб внимательнее присмотрелся к трем мужчинам, каждого из которых окружала восхищенная толпа льстивых придворных. Вокруг шаха толпилась обычная свита лизоблюдов. Ибн Сина, серьезный и сосредоточенный, отвечал на вопросы тех, которые выглядели людьми учеными. Карима, как обычно, почти не было видно за спинами восторженных почитателей, стремившихся поговорить с ним, прикоснуться к краю его одежды, насладиться волнующим моментом и присутствием обожаемого кумира.

Эта Персия, похоже, хотела из каждого мужчины по очереди сделать рогоносца.

* * *

С хирургическими инструментами Роб обращался правильно и вполне естественно, будто они были частью его собственного тела. Аль-Джузджани уделял ему все больше и больше своего драгоценного времени, с необыкновенным терпением показывал до последней мелочи, как проводить каждую процедуру. У персов были свои методы, позволявшие обездвижить больного и сделать его нечувствительным к боли. Если несколько дней вымачивать коноплю в ячменном отваре, а потом дать больному выпить настой, то больной сохраняет сознание, но перестает чувствовать боль. Роб две недели провел у мастеров-аптекарей в хазанат аш-шараф,постигая искусство изготовления таких сложных напитков, которые погружали больного в сон. Предсказать точно действие этих напитков было трудно, им невозможно было управлять, но достаточно часто они позволяли хирургу проводить операцию, не слыша стонов и воплей пациента и не опасаясь его невольных содроганий.

Впрочем, рецепты снадобий казались Робу скорее колдовскими, чем лекарскими.

Возьми мясо овцы. Освободи его от жира и нарежь кусками, складывая те горкой вокруг и поверх доброго количества сваренных на медленном огне семян белены. Положи все это в глиняный горшочек, а сверху покрой конским навозом и держи так, пока не заведутся черви. Затем помести червей в стеклянный сосуд и жди, покуда они не засохнут. Когда потребуется, возьми их две части, а одну часть— порошка опиума и положи больному в ноздри.

Опиум получали из сока восточного цветка, мака. Его выращивали на полях близ Исфагана, однако спрос далеко опережал предложение, ибо он требовался не только врачевателям, его использовали в своих церемониях и молитвах мусульмане-исмаилиты. Поэтому опиум ввозили из Турции и из Газни именно он служил основой всех болеутоляющих средств.

Возьми чистого опиума и мускатного ореха. Смели и прожарь их вместе да оставь вымачиваться в выдержанном вине сорок дней. Не забывай все время выставлять бутыль на солнце. Скоро получишь пасту. Если из нее сделать пилюлю и дать кому-либо, тот человек сразу лишится сознания и всех чувств.

По большей части пользовались другим рецептом, которому отдавал предпочтение сам Ибн Сина:

Возьми в равных частях белены, опиума, молочая и семян лакричника. Смели каждое по отдельности, а затем смешай все вместе в ступке. Бери этой смеси понемногу и добавляй в еду, и кто это съест, тот сразу же уснет крепким сном.

Хотя Роб и подозревал, что аль-Джузджани не нравятся его отношения с Ибн Синой, вскоре он уже часто и помногу пользовался всеми хирургическими инструментами. Остальные ученики аль-Джузджани считали, что новичку перепадает слишком много лучшей работы, и хмурились, выражая свою зависть недовольным ворчанием и мелкими пакостями. Роб на это не обращал внимания, потому что он теперь познавал куда больше, чем полагал вообще возможным. Пришел день, когда он завершил — впервые самостоятельно! — операцию, которая поражала его в хирургии более всего прочего: снял катаракту с глаз, потерявших из-за нее способность видеть. Роб пытался благодарить аль-Джузджани, однако хирург сразу пресек его излияния: