Лекарство против СПИДа

— Согласен, Виктор Сергеевич, — отозвался Серафим Тимофеевич Фролов и потянулся за своей рюмкой.

Они выпивали в просторной шестикомнатной квартире Виктора Сергеевича, расположенной в одном из цековских помов на Профсоюзной улице. Жена хозяина, приготовив закуску, ушла в гости, и теперь два закадычных приятеля, знакомые еще по Высшей партийной школе, вальяжно раскинулись в креслах, ведя неторопливую беседу о былых временах.

— Я даже больше тебе скажу, — продолжал развивать свою мысль Виктор Сергеевич, одетый в серые брюки, белую рубашку и расшитую золотыми нитями домашнюю куртку, перепоясанную широким кушаком, — порядок в государстве рушится именно тогда, когда то, что раньше было доступно немногим, становится доступно всем. Ну, посуди сам, про коньяк и всякие деликатесы и говорить нечего; за границу теперь — пожалуйста, платишь тысячу долларов и езжай хоть в Италию, хоть в Египет. Даже в ОВИР самому заходить не надо, все турагентство сделает. А книги! — и он указал на свою роскошную библиотеку, занимавшую три книжных шкафа. — Ведь это все куплено еще в те времена, когда мне приносили списки всего, что издают наши издательства, и я мог заказать себе любое количество экземпляров.

Серафим Тимофеевич читать не любил и потому к последнему аргументу остался равнодушен.

— Нет, власть должна держаться на избранности и исключительности — убежденно заявил Виктор Сергеевич — если же этого нет, то о каком уважении к ней можно говорить? Ну кто будет уважать сотрудника администрации президента? Президента! То есть Генерального секретаря, если любой паршивый бизнесмен за свои вонючие доллары может иметь все те же привилегии, а то и больше. Те же дачи, санатории, продукты, да ту же охрану может нанять! Что ты на это скажешь?

— Так что ж тут скажешь, Виктор Сергеевич, — медленно заметил Фролов, — остается только выпить за прежнее уважение к власти.

Они смачно выпили, закусили бутербродами с икрой, а затем Виктор Сергеевич дружелюбно потрепал собеседника по плечу.

— Давненько я тебя не видел, Сима, давненько… Впрочем, нет, вру, где-то около года назад ты выступал в программе «Добрый вечер, Москва!». Что там, в этой твоей социологической лаборатории, хорошо платят?

— Да какие деньги, Виктор Сергеевич, — обиженно отмахнулся Фролов, — подарок жене не на что сделать.

— Жене? — усмехнулся хозяин. — Да никак опять с женой спишь? Что уж, совсем плохо, студенток нет?

Фролов понял, на что намекает его собеседник, и довольно усмехнулся. Когда он еще был заведующим кафедрой, то грешил, да, грешил, вызывая то. студентку, то аспирантку для сдачи экзамена прямо к себе домой, предварительно отправив жену в какой-нибудь санаторий. Но, увы, после того скандала, когда ему пришлось оставить этот пост, так и не получив звание профессора, времена изменились. Ну кого и чем можно теперь «прищучить» в этой паршивой лаборатории с ее мизерными окладами и отсутствием дорогостоящих заказов на исследования?

— А что Нинуля, как она поживает? — закуривая сигарету «Данилофф», поинтересовался Виктор Сергеевич.

— Так это мне у вас об этом надо спросить! Я, можно сказать, передал ее в ваши надежные руки и с тех пор больше не видел.

— Ах да, помню, помню, склероз, понимаешь, — Виктор Сергеевич явно лукавил. Он прекрасно помнил тот вечер в ресторане «Прага», когда Фролов привел с собой Нину, и, познакомив ее с Фроловым, вскорости удалился, сославшись на неотложные дела. Немного поколебавшись, он встал с дивана и подошел к секретеру. Достав ключ из потайного места где-то на книжной полке, он отпер дверцу, вынул несколько цветных фотографий и вернулся к приятелю.

— На вот, погляди. Это мы с ней в Венеции, на площади Дожей, это Рим, а вот это гостиница.

Фролова больше всего заинтересовала именно гостиница, поскольку на этой фотографии обнаженная Нина лежала на животе, поверх красного покрывала, болтала ногами, демонстрируя розовые пятки и нахально щурила свои карие глазки.

— Это вы сами фотографировали?

— Ну, разумеется, «Поляроидом», мгновенное фото.

— Вот здесь, перед Колизеем, где вы ее держите за руку, можно подумать, что это ваша дочь.

— А, ну это моя любимая фотография. Кстати, когда наш экстрасенс случайно увидел ее, то сказал то же самое: «О, а я и не знал, что у вас есть дочь!» Пришлось выдать ее за племянницу…

— Да, вы славно съездили, — подавляя завистливый вздох, заявил Фролов, возвращая фотографии, — а что дальше?

— А что дальше? Не знаю, эта стерва не звонит, а мне, как сам понимаешь, неловко это делать. Впрочем, нет, однажды она все-таки позвонила и попросила взаймы тысячу долларов.

— А что же вы?

— Я ей сказал, что в долг женщинам не даю, но могу оплатить этой суммой пять наших встреч. Она обещала перезвонить и исчезла. Ну давай, еще по одной.

Фролов выпил и вдруг охнул, схватившись за сердце.

— Ты что это? — ничуть не встревожившись, поинтересовался Виктор Сергеевич.

— Да сердце покалывает, возраст, наверное…

— Возраст? Ну это ты брось. Ты же на десять лет моложе меня, так тебе ли говорить о возрасте. Вот послушай лучше, что я недавно обнаружил, — Виктор Сергеевич снова встал с места, достал с книжной полки две книги и вернулся обратно, открыв их на заложенном месте. — Я тут на досуге стал классику почитывать и выяснил очень интересное отличие старости российской от старости американской. Послушай, как описывают классики двух пожилых людей, причем обоим по шестьдесят. Вот как описывается русский: тусклый, безобразный, лысый, со вставными зубами, голова и грудь трясутся от слабости, грудь впалая, спина узкая, при улыбке все лицо покрывается старчески-мертвенными морщинами, и, вдобавок ко всему, при виде его у окружающих возникает мысль: «Этот человек скоро умрет».

А вот описание американца — еще раз говорю, того же возраста: красивый, сильный душой и телом, исполненный уверенности и внутреннего огня, всегда стремится вперед и отнюдь не похож на старика, хотя виски уже посеребрила седина, что очень к лицу некоторым мужчинами и весьма нравится некоторым женщинам. Впечатляющая разница, не правда ли?

— Да уж, конечно…

— А вот послушай об их отношениях с женщинами, причем с женщинами двадцатипятилетнего возраста. Итак, русский: заменил ей родного отца, любит, как дочь, выслушивает ее признания типа «я полюбила» и, разглядывая фотографию ее любовника, дает такие советы — «замуж бы поскорей выходила», «займись чем-нибудь», «поезжай домой спать». И, наконец, обращается к ней с совсем уж неприличным вопросом: «Значит, на похоронах у меня не будешь?»

Теперь американец: внушает своей возлюбленной симпатию и нежность, чуть ли не материнскую, кажется ей личностью необыкновенной и в то же время своенравным, упрямым мальчишкой. Отсюда и его победы над молодым соперником и бесконечные измены стареющей жене с молодой возлюбленной. Впрочем, и ей он тоже изменяет, недаром же держит в Дрездене дворец для одной дамы, а в Риме — для другой, еще более юной и прекрасной.

Так-то вот! Старость не наступает прежде, чем мы сами не почувствуем себя стариками и не дадим окружающим повода считать нас таковыми. А ты говоришь, возраст…

— А кто авторы? — кисло поинтересовался Фролов.

— О русском писал Чехов в рассказе «Скучная история», об американце — Драйзер в романах «Титан» и «Стоик». И ты знаешь, Сима, меня очень заинтересовало, почему же Чехов описывает своего героя такой развалиной, а Драйзер своего — пылким и неотразимым любовником. Я решил выяснить, сколько лет было Чехову, когда он писал свой рассказ, и сколько лет было Драйзеру. Представь себе, Чехову было двадцать девять, а Драйзеру — семьдесят! Может быть, все дело именно в этом — когда тебе тридцать, то шестьдесят кажется безнадежной старостью, а когда семьдесят — то порой расцвета? Что ты обо всем этом думаешь?