Лекарство против страха. Город принял!..
Шрифт:
Поздняков с причмоком всосал из стакана остатки жидкого чая, не спеша сказал:
— У гражданочки Александровой окончился рабочий день, но я уж уговорил ее уважить меня и вас дождаться, пока вы там все вопросы разредили…
И незаметно подмигнул мне.
Молодец старик! Значит, я не ошибаюсь, значит, он ее тоже знает! Видел, видел, наверняка видел, он же, черт возьми, хороший участковый! Он не мог видеть раньше этого взмаха руки к глазам, этого запоминающегося жеста, этой характерной позы, но зато он ее раньше видел не на фотографии, а в жизни!
— Значит, мне вас
— Потом, Андрей Филиппыч. Мне сейчас надо поговорить с Александровой.
— Но мне вам сказать… — Показывая мне глазами на дверь, Поздняков не знал, как долго маячило у меня перед глазами лицо Александровой, как мучительно и бессмысленно увязывал я его все время с булочным лицом Пачкалиной и никак, ни за что не мог сообразить, что по телефону без имени из записной книжки разгонщика могли звонить не только Лыжину.
— Я все знаю, Андрей Филиппович, — успокоил я его и повернулся к девице.
— Долго это будет продолжаться? — сердито сказала она. — Мне надо ехать домой. Я не намерена дольше задерживаться.
— К сожалению, вам придется задержаться, — сказал я. — И при этом надолго.
— Что-что-что? — с вызовом спросила она.
— То, что вы слышали. Вы садитесь лучше, у нас с вами разговор надолго.
— Ну, знаете! — зло блеснула она глазами. — Мне это безобразие надоело, я ухожу домой.
— Сядьте на место, — сказал я, не повышая голоса. — Вы задержаны, а через час я поеду к прокурору за санкцией на арест. А потом отправлю вас в тюрьму.
— Вы с ума сошли, — беззвучно прошелестела она побелевшими губами: как от судороги, губы ее затвердели и не слушались. — Вы с ума сошли…
— Нет, с этим у меня как раз все в порядке. Ну-ка, отвечайте быстро: вы хорошо знаете профессора Панафидина?
— Знаю, конечно. Он читал курс лекций у нас, и вообще приходилось сталкиваться.
— И больше никакие отношения вас не связывают? — спросил я и на нее старался не смотреть.
— А почему вы об этом меня спрашиваете? На каком основании? Какое вы имеете право мне угрожать?
— Я вам не угрожаю. Я уже сказал, что через час предъявлю вам официальное обвинение…
— В чем? В чем? Что я сделала?!
— Вы обвиняетесь в соучастии в совершении особо опасного преступления. Вы украли из лаборатории метапроптизол и едва не убили им капитана Позднякова, с которым так мило распиваете здесь чаи…
Александрова в ужасе переводила затравленный взгляд с меня на Позднякова, который невозмутимо сидел у двери на табурете и внимательно рассматривал свои ботинки, будто больше всего на свете боялся сейчас опростоволоситься перед лаборанткой, представ перед ней б забрызганных башмаках, что было бы недопустимым разгильдяйством и недисциплинированностью.
— Я повторяю свой вопрос: какие отношения связывали вас с Панафидиным?
— Он немного ухаживал за мной, — сказала она, и в голосе ее была неуверенность.
— Что значит «немного ухаживал?» Водил на танцы, дарил ландыши?
Или это было ухаживание посерьезнее? — напирал я изо всех сил. Господи, в каких потемках бродил я все время, а все было так просто! Почему же я не мог понять? Не было взмаха руки? Или не созрел еще плод истины, явившейся мне мгновенно и ослепительно в ничтожный миг, когда она заслонила лицо от света стосвечовой лампочки? — Так как, Панафидин серьезно ухаживал?— Серьезно, — выдавила она из себя. — Мы были близки…
Молодец, Александр Панафидин, покоритель жизни! Срывай день? Срывай годы? Или, может быть, ты хотел сорвать всю жизнь, как удачливый понтер срывает банк?
— Вы будете сами говорить? — спросил я. — Или мне задавать вам вопросы?
— Я не знаю, что вас интересует, — сказала она и смотрела на меня уже не сердито, а трусливо, заранее вымаливая себе глазами прощение.
— Когда начались ваши взаимоотношения с Панафидиным?
— Два года назад. Мы случайно встретились, разговорились. Договорились о встрече.
— Панафидин интересовался содержанием работ Лыжина?
— Да, он часто заводил разговоры со мной о работе.
— И все-таки вы не рассказали ему о методике Лыжина. Почему?
— У меня постепенно сложилось впечатление, что его только это интересует в наших отношениях. Мне не хотелось, чтобы он меня как дуру провел. А разводиться с женой он не хотел. Это и ускорило наш разрыв…
И она снова нервно взмахнула кистью перед лицом, и я подумал, что многого бы, наверное, не произошло, если бы я мог раньше вспомнить этот жест, но у меня раньше не было на глазах этого взмаха кисти перед лицом, и я не мог вспомнить красивую девочку, закрывающую одной рукой глаза от солнца, а другой обнимающей за плечи красавца парня, безвредного и красивого, как махаон, влюбленного в джазовую музыку, художника-натурщика, дармоеда-мамонта по имени Борис Чебаков.
— Ваш разрыв ускорило появление Бориса Чебакова, — сказал я медленно. — Вы нашли себе замечательного молодого человека — бандита и мошенника. А инициатором вашего разрыва был Панафидин.
— Почему это вы так решили? — взметнулась Александрова.
— Потому, что вы отомстили ему, разжигая в Чебакове ревность к Панафидину. Готов поспорить, что вы частенько грозились Чебакову уйти к своему профессору, пока не навели этого бандита на мысль убить двух зайцев.
— Каких же зайцев?
— А он сообразил, что, подложив остатки метапроптизола в машину Панафидина, он и нас с толку собьет, и профессора вымарает. Но сейчас с вами не об этом речь. Вы зачем дали Чебакову метапроптизол?
— Я ему не давала. Он сам взял.
— То есть как?
— Лыжин ездил в Воскресенск на химический комбинат, и ко мне сюда пришел Борис. А незадолго до этого мы впервые получили продукт, и я тоже этим гордилась и не удержалась — похвасталась, показала ему колбу с препаратом. Он взял в руки колбу, посмотрел, расспросил меня, что это такое, а потом отсыпал в пустую пробирку. Я с ним ругалась, кричала на него, а он меня не слушал — ну не драться же мне с ним из-за этого было. Да и не могла я себе представить, что он будет с ним делать…