Лекарство против застоя
Шрифт:
Лиллибет было наплевать на красоту. Тем, кто холоден, не нужна красота, она им даже лишняя. А красивые живут чувствами… Поэтому мне и достался в придачу такой темперамент, который заставлял меня искать острых ощущений. Стоило мне однажды осознать, что я нравлюсь мужчинам, и я, не задумываясь, бросилась в омут любовных приключений… Втайне покинув свою стеклянную тюрьму с ее скучными протокольными мероприятиями, я уходила в те места, где могла остаться неузнанной, где смех и звон бокалов, где в мерцающем полумраке стелется над стойкой бара сигаретный дым… Я кружила голову, я сводила с ума, я наслаждалась мужскими взглядами, объятиями крепких рук…
При этом я никогда не теряла контроль над собой. Я выбирала красивых, крепких,
А потом я влюбилась. Мне тогда уже исполнилось семнадцать. Питеру, что был главным конюшим при дворе моего отца, было поручено сопровождать меня в одном из вояжей. Мы много общались с ним тогда, и я совершенно ясно видела в его глазах восхищение и… желание. Но он даже и не пытался делать какие-то шаги к сближению, ибо был порядочным человеком, к тому же женатым и имеющим детей (на что мне было глубоко плевать, как и на четырнадцатилетнюю разницу в возрасте). Однако я не могла сама повеситься ему на шею, все-таки я была леди. Но именно тогда между нами и проскочила искра, зажегшая в нас страсть, и оба мы бережно хранили воспоминания о том путешествии.
По возвращении я постаралась забыть его, и вновь ударилась во все тяжкие. Но теперь все было по-другому. Алкоголь не помогал избавиться от мыслей о красавце полковнике. Так и сидела у меня в сердце эта заноза, и я понимала, что развязка однажды произойдет, поскольку безошибочно чувствовала, что Питер испытывает то же самое.
Все разрешилось после того, как умер мой отец. Смерть его стала для меня потрясением. Я впала в депрессию и не выходила из своей комнаты, оплакивая дорогого папочку – единственного, кто любил меня всей душой. Без него мир казался мне темным тупиком. Я много плакала и бичевала сама себя, каялась в грехах и просила Господа изменить мою жизнь в лучшую сторону.
И в тот момент, когда я меньше всего думала о мужчинах, Питер вновь ворвался в мою жизнь… Как неизбежное, как само собой разумеющееся. Он тоже был привязан к отцу, и мы вместе горевали в моих апартаментах… Мы курили, пили виски в больших количествах и откровенничали друг с другом. Я испытала счастье, узнав, что он уже развелся, и счастье это было столь неуместным на фоне горя, что мне тут же стало стыдно. Но я уже ничего не могла с собой поделать, и наш головокружительный роман завертелся со скоростью обезумевшей карусели…
Правда, наши отношения приходилось тщательно скрывать. Как раз сейчас было такое время, когда скандал в королевском семействе крайне нежелателен. Мы встречались тайно, и необходимость конспирации еще больше распаляла нашу страсть.
Так прошло больше года. Я лелеяла надежду выйти за Питера замуж, понимая при этом, что никто не одобрит брака с разведенным простолюдином, и я потеряю привилегии члена королевской семьи. Впрочем, все зависело от сестрицы. Но я уже догадывалась, что она, будучи не в силах со своей холодностью понять меня, сделает все, чтобы я отказалась от своих намерений. И порой я даже жалела, что являюсь принцессой. Если бы я была простолюдинкой, то все было бы намного проще, ибо тогда я бы даже не знала, что значит жить в роскоши! А роскошь – это то, от чего очень сложно отказаться. Принизить себя, стать предметом для завуалированно-насмешливых обсуждений прессой всего мира – это вынести дано не каждому… Фамильная гордость все же присутствовала во мне, и рассуждать трезво я умела. Стоит ли влечение к мужчине таких жертв? Ах, если бы можно было оставить все как есть: тайные встречи, вся эта романтика… Но это было невозможно. Рано или поздно все равно
все вышла бы наружу, и разразился бы скандал. Иначе не бывает. Да и, в конце концов, думала я, мне все же надо когда-то создать семью… Все же я решила, когда Лиллибет станет королевой, поговорить с ней о том, чтобы заключить с Питером брак.А потом случилось ЭТО…
На Континенте снова началась Большая Война. Обезумевшие кузены решили повторить трюк Гитлера с внезапным нападением на мирно спящие Советы, после чего их оставалось бы только оккупировать, но дядюшка Джо был уже стреляный тигр, и в самый канун нападения внезапно нанес упреждающий удар. Как оказалось, за восемь лет, минувших с окончания прошлой Великой Войны, воевать у русских не разучились ни генералы, ни солдаты. Но, самое главное, с ними был тот, о ком даже в королевских гостиных говорили только шепотом. Прежде этот господин орудовал только в Корее, где он помог китайским и корейским миньонам дяди Джо нанести сокрушительное поражение силам Объединенных Наций. Тогда нам казалось, что Корея – это так же далеко, как и Марс, но господин Никто доказал нам, что для его силы не существует ни границ, ни расстояний. Впрочем, выбив из рук кузенов атомную дубину, этот таинственный владыка жизни и смерти отступил в сторону, сложив на груди руки, и дальше большевики на европейских полях самостоятельно демонстрировали свои таланты танцевать с огнем и саблями.
Питера откомандировали в Брюссель в самом начале боевых действий, когда еще была надежда, что русских удастся остановить на рубеже реки Рейн. Но это оказалось не так. Бельгийская столица была накрыта девятым валом наступления уже в двадцатых числах апреля, вестей от моего возлюбленного не было, и с некоторых пор я начала готовить себя к мысли, что, возможно, никогда больше его уже не увижу.
Железный вал большевистского нашествия катился по Континентальной Европе, да и у нас в Британии тоже было тревожно, хотя никто не ждал советского десанта раньше, чем через год, ибо, по расчетам наших горе-военных, быстрее Новую Великую Армаду у дяди Джо собрать не получится.
Тревожно было и в Букингемском дворце. Тревожно и мрачно, словно над нами нависла страшная угроза. Лиллибет ходила с каким-то скорбным лицом, поджав губы, отчего ее некрасивость еще усилилась. И я ее понимала. Господин Никто никуда не ушел: он наблюдал за нами с напряженным вниманием – сдадимся мы на его милость подобно кузенам или продолжим проявлять упрямство. А упрямства в нас было хоть отбавляй, и его олицетворением в глазах нации сделался премьер-министр Уинстон Черчилль – уж у него это качества хватило бы на сто баранов разом. Он стоял непоколебимо, как скала, и грозным голосом требовал только сражаться, сражаться, сражаться…
Однако всем было понятно, что на нас надвигается что-то тяжкое, неотвратимое. Я с трудом выносила эту атмосферу. Все чаще мне хотелось снова уйти в одно из тех заведений, где, в пылу безудержного веселья, под бокал чего-нибудь крепкого, среди разгоряченных тел, можно забыться и ненадолго отвлечься от пугающих мыслей.
Но я сдерживала себя. И из-за этого стала раздраженной и язвительной. Собственно, мне и без того всегда вменяли в вину чрезвычайный снобизм… Но ничего плохого в своем снобизме я не видела. Я не могла улыбаться всем напропалую и любезничать с теми, кто мне неприятен.
Хоть мы все готовили себя к тому, что однажды происходящее в мире коснется и нас, все же случилось оно внезапно…
Пропустив высадку на побережье Канала, как ненужную формальность, господи Никто обрушил свой удар прямо на центр Лондона, и это было похоже на какую-то Войну Миров. Ровно в полдень воздух над нашей столицей оказался заполнен летательными аппаратами самого футуристического и угрожающего вида, и больше всего пугало то, что эти штуки перемещались по воздуху абсолютно бесшумно. И только когда они начинали стрелять, воздух наполнялся ужасным грохотом и пульсирующим воем.