Лёлита или роман про Ё

Тимур вздохнул, но спорить не стал.

— А мне можно попробовать? — попросила Лёлька.

— Потом как-нибудь, — уклонился я.

— Под его чутким, — уточнил Тим.

— Ну-у-у, — фыркнула она, совсем по-вчерашнему.

— Да не ну, а иди картошку жарь.

— Вот сам и жарь…

— Лёля! Нам с Дедом посекретничать надо.

— Да поняла я, поняла, — и пошла.

— Маршал победы! — буркнул задира, догоняя.

— Ну, чего, Дед, — наконец мы остались тет-а-тет, если не принимать в расчёт разлёгшегося в пыли пса: поторопился старик с выводами-то, не спешил Кобелина сменить старого хозяина на нового, — давай, что ли, серьёзно поговорим.

— Ну, давай-давай, — сказал он и протянул руку.

Я молча подал ему раскуренный чубучок. Каково оно, бросать, мы не хуже знали…

Далее стенографически: почему бабкина могилка без надгробья? — не успел, да и нету там никакого гроба, сказывал уж. Хорошо, а с какого ляду в горнице ни икон, ни лампады? — а накой. Тоже ладно, тогда что это за храм такой, коли поверх безобразие вместо креста? вы что тут, в бога не верите?

— В бога-т? Дык как же в яво не верить-та? Думай, чаво лапочешь!

— Тогда забожись, — вспомнил я Светку.

— Не понял.

— Ну, крест поцелуй. Ты вообще крест-то носишь?

— Тьфу-тьфу-тьфу, бох миловал…

— Нехристь, что ли?

— По-вашенскому выходит што да…

— Ну и кто ты такой, если в бога веришь, а не крещён? Не мусульманин же?

— Порты сымать долхо а то б показал я табе мусульмана. Хто-хто: человек! Божье сотворенье. Сообразно подобью как и всяк меж вас.

— Эт ты щас про которого из богов?

— А сколь их по-твоему-т? Два? Три? А мож усе семь? ай боле?.. Чудак ты Андрюх: бох — он бох и есть.

— Ну да. И Магомет его пророк…

— Ентва я не знаю хто там кому пророк. Мы мил человек семинариев не кончали. Но шта всяка козявка и люба травинка крухом от боха — ет табе вон и Кобелина подтвердит.

Оглянуться на Кобелину я не рискнул: а ну как подымается на задние лапы, откашливается, шмыгает носом и ляпнет чего-нибудь навроде йес оф кос.

— А ты сам-то часом не с поповских будешь? — воспользовался Дед замешательством. — Шибко крепко жмёшь…

— Нормально жму. И с поповских не буду. Ты мне давай зубов не заговаривай, я вообще атеист как бы.

— А ет чаво тако?

— Ну типа совсем безбожник.

— Ох напасть!..

Нет, ты погляди: всем стрелочникам стрелочник!

Я-то при чём? Со мной-то как раз ясно. О тебе, пердун старый, речь.

— Хорошо, — я понял, что гамбит провален и партия переходит в фазу позиционного противостояния. — А бабка?

— А чаво бабка? Бабка она попервей всех римских папков-мамков с патриархими была. Я ж докладывал: зря што ль к ей со всяво свету толпилися?!

— Ыгы: патриархов первей, а креста не чтила…

— Я табе за нас с Кобелиной отчиталси? Отчиталси. А нашшот бабки — с ея при случае и спрошай. Ент ведь кажный сабе сам назначаит: молицца, ай нет, споведаться, ай обождать…

Здрасьти-пожалста: сектанты! Церковь доброй воли!

— У вас что же, вся деревня такая была?

— Така, така… Кака те разница кака? Стоить же-ть и не пустееть, стал быть усё по мястам. Ты чаво от мене вобче хотишь-та?

— Я понять хочу, что тут творится. И ничего больше. Ну интересно же: бог есть? — уже почти орал я.

— Есть, куды ж ему девацца.

— Но молиться не обязательно?

— Да молися ты хто ж табе не даёт? Умешь, потребу чуишь — хошь крухлый день поклоны бей. Главно б што остальным-прочим жить не мяшай.

— Да кому бить-то?

— Да хошь вон пеньку на опушке коли табе от ентова вспоможение.

Сказка про белого бычка… Ну настоящее же язычество. Только вульгарное до предела.

— Блин! Икон они не держат…

— Не держим.

— Крестов не втыкают…

— Не втыкам…

— А сруб этот тогда на хрена?

— Вот ты караханда! — Дед тоже понемногу начинал брать на горло. — Дык как же-ть без церквы-та? Околь чего ж тохда вере-то хромоздицца, ну ты сам покумекай? И откель ей тохда подпитка, вере-т?

— Да какая ж такая подпитка, если у тебя тут не то опочивальня, не то курятник? Или хочешь сказать, этот сарай с бирюлькой наверху — святилище и средоточие?..

— Вот именно шта средоточие, ладно завернул.

— Вот этот, да? — и я с остервенением пошлёпал ладонью по прохладной бревенчатой стене.

— Ага-ть.

— А все Храмы Спасителя с Соборами Петра да Павла этой хибаре и в подмётки не годятся, да?

— Врать не стану своим хлазом не видал. Мож и в их какой прок заключён.

— Дед, миленький, — я сделал над собой последнее китайское усилие, — чему тут средоточиться-то?

— Андрюх! Ты придуряисси што ль? Сам жа ж надысь в ей почивал, рази не почуял? Картинкох бохомазных нетути а блаходати хошь отбавляй. Откедова блаходать ежели по-твоему а не по-моему?

Да уж, поди возрази…

— Дай-кося, — отнял я у него трубку.

— На-коси, — вернул он. — Разоралси мне тут…

— Разорёсси небось, — передразнил я и затянулся, насколь лёгких хватило. — И куда теперь прикажешь всю нашу культуру девать?

— Каку культуру?

— Таку — христианску.

— Ча-во?

— Чаво!.. Августина, говорю, Блаженного куда? Спинозу? Не слыхал? Достоевского всего… Ошибкой признать? Погорячились, мол, ребята, так, что ли?

— А сам как кумекашь?

— А я так кумекаю, что тебя послушать — целое человечество тыщи лет по кругу ходило, и всем нашим первоосновам теперь получается вроде как один бордовый дефолт.

— Оно паря мож и не усем, — как бы попытался успокоить он, — и не такой уж бахряный а — дяхфолт. Али сам не вишь? Чаво б коли не дяхфолт ты сюды забрёл а, бязбожна твоя душа? Первосновы затем и первосновы што их и захотишь не поругашь. Усё вокрух тазом накроицца а первосновы как были так и будуть. А за которыя держалися — они мож и не азы вовсе а буки с ведями? Аль и вовсе ижица распоследня…

— Дед… Илья Батькович! Ты можешь говорить, чтобы я хоть что-нибудь понимал?

— Ну конечьно: ты не понимашь а мне аванташ! Эх, не со мной бы табе а с бабкой про все енти завороты побалакать, — и отнял у меня потухшую люльку и распыхал заново. — Вот ты Андрюх храмотный, чатать умешь. А — не умешь! Не умешь ты чатать-та Андрюх коли таку околесицу нясёшь. Што ж, до Христа твово вовсе ничаво и не было што ль? А Христа твово Андрюх, сына значить человечьева, нелюди распяли, нелюди ж и рекрутировали. Заради нелюдского свово антересу.