Лёлита или роман про Ё

Познакомьте же меня кто-нибудь

с одинокой спокойной женщиной —

без судьбы с бронебойной трещиной,

без голодного эга до небу…

Я такую хочу — свободную,

а по-вашему, первую встречную,

веком нынешним не искалеченную,

или попросту старомодную.

Чтоб открытая — а не пошлая,

чтобы умная — да всё шуточки.

И глядела при этом в туточки,

а не пялилась тупо в прошлое…

А ещё хочу — ну, пожалуйста! —

чтоб она в полушалок куталась…

Я шепну ей: как всё запуталось,

и она мне ответит: жалуйся…

И схоронит меня под мышкою,

и укроет — всего — ладошкою,

и свернувшись под мышкой кошкою,

я опять обернусь мальчишкою.

Жизнь моя! Из чего ты сплавлена!..

И обронит моя любимая:

трудно верить, когда исправлено,

нужно верить в непоправимое.

Да, прохнычу я, да, красавица,

да, хорошая, да, любезная!

А как мне-то черкать не нравится!

А как я-то устал над бездною!

И почнётся лихая исповедь —

что кампания или баталия…

И получится вознеистоветь,

и тем более, и так далее…

И её — по-любому смелую,

а по-моему просто сладкую,

я за пару недель сделаю

слезомойкой и психопаткою…

* * *

иди и обижайся на ветер!

на ливень с градом, на листопад,

на звёзды дуйся: дескать, и светят,

и падают не больно впопад,

а нет — иди, воспитывай штили,

злись на прилив, ворчи на капель,

вини туман в неясности, или

отчитывай за резкость метель…

ты видел, чтоб пурга не сердилась?

кто осень приструнил, мол, не лги?

иль паводок кому доводилось

вести на поводке у ноги?

сравнения, положим, лихие,

да, видно, до других не дорос:

ведь женщина — всего лишь стихия,

какой с неё поэтому спрос…

Два в одном

Ты умеешь так улыбнуться, что мне не жить,

и сопишь во сне так, что хочется жить вечно.

И уже видно дно, нужно только в одно сложить,

ведь игра стоит всех на земле свеч, но —

ни несясь вскачь, ни на цыпочках семеня,

ты не сделаешься единственно дорогою,

ибо: Женщина — это то, что нежней меня.

А грубее меня — это что-то совсем другое.

Мне ужасно свезло: я живу на меже эпох

та — уже извёстка, а эта пока из воска.

Мне твердят: там, откуда ты и куда — бог.

Я готов согласиться… тут только одна загвоздка:

ту эпоху рвя, а эту дразня и мня,

я ищу лик, а навстречу одни лица.

Потому что Бог — это то, что честней меня.

Покажите честней, и я буду ему молиться.

И я торчу меж эпох и женщин, раззявив рот.

И хочу, чтоб и то, и это, и та, и эта.

Но на наших широтах не до таких щедрот,

и зима почему-то зимою, а летом — лето,

и ни в ту, ни в другую не падает бутерброд,

и висит, паразит, словно истина прописная

в том простом, что Женщина — Бог, и наоборот.

Два в одном… Для меня — в одном, а для вас — не знаю…

И последнее

а когда-то я был настоящим —

воспаряющим и парящим,

и летящим, куда глядят;

и всё было гораздо проще,

я умел целоваться слаще —

обе тысячи подтвердят…

а ещё — не ещё, а тоже —

я не знал, что чего дороже,

так, не выяснив, и забыл;

а она всё одна и та же,

и оно всё равно до дрожи —

как когда настоящим был…

скоро я стану вовсе призрак,

это очень хороший признак

настоящести бытия,

потому что любая тризна

изначально всего лишь праздник

наступленья бес-смерти-я…

значит, что-то идёт как надо,

значит, вот и моя монада

обреклась меж других монад;

значит, хоть я и был зануда,

мне нашли упокой вне ада —

где-то самую малость над…

и когда наконец я стану

стопроцентно уже бывшим —

всё испившим, избывшим пыл, —

вспоминайте меня странным…

вспоминайте меня любившим…

ах, как странно я вас любил!

И вместо многоточия

и сияла звезда, и не знала, кому

и зачем, но сияла, и было светло,

и от веку, всегда только мне одному

путь она осеняла и слала тепло

и я тысячу лет собирал этот свет —

так и сяк, тут и там, по глотку, по лучу,

и собрал, и чудесней сокровища нет

а и есть — я другого уже не хочу

и — иду и шепчу, и — бегу и пою,

потому что — могу, потому что — звезда,

потому что — отыщете в небе свою —

и научитесь

может быть

тоже

тогда

P.S.

И не найдя сил расстаться с собственноручно измученными героями, автор тихо вздохнул и сделал это — допил остывш… (вписать по вкусу) кофе, потушил сигарету и медленно-медленно отточил до остроты иглы новый карандаш. Потом положил перед собой чистый лист, ещё раз вздохнул и неповторимо красивым почерком вывел:

«Это был очень, очень большой и очень пустой город. Мы вошли в него со стороны солнца и ветра. И в то же самое мгновение ветер и солнце кончились.

И Лёлька открыла глаза и сказала:

— Я боюсь…»

— Странно. Я тоже, — сказал автор и оглянулся.

В пыльном зеркале мелькнула неспешная тень.