Ленин. - Политический портрет. - В 2-х книгах. -Кн. 2.

Этих „почему" может быть множество. Свершенность многих его деяний и поступков облегчает ответы на многие из них, но далеко не на все. Почему в фантастически бес­численных „Воспоминаниях", которые стояли на партийном полиграфическом конвейере в разделах .Ленин как чело­век", почти нечего читать, кроме бесконечной сусальной тавтологии?

Почти все, что написано о Ленине в нашей стране в жанре воспоминаний, произведено по одним и тем же партийным лекалам. Совершенство, безгрешность, гениаль­ность, моральная и политическая чистота, мудрость, про­зорливость, ангельская доброта и многое, многое другое (в „Словаре русского языка" С.И.Ожегова, насчитывающем до 60 тысяч слов, около полутора тысяч слов выражают грани, свойства, черты личности) — все, абсолютно все позитив­ные качества присущи Ленину. Я не знаю людей (кроме редакторов и издателей), которые бы все это читали. Сам факт обожествления Ленина есть один из главных аргумен­тов в пользу того, что ленинизм постепенно превратился в светскую религию. Ее нельзя было, естественно, критико­вать. В ней не было позволено сомневаться. Разумеется, она была „единственно истинной".

Поэтому все советские очевидцы, когда либо писавшие о Ленине свои заметки — от Л.Б.Каменева,Г.Я. Беленького, К.Б.Радека, Г.Е.Зиновьева до В.И.Невского, С.Л.Аллилуева, А.С.Бубнова, В.Д.Бонч-Бруевича, — не были духовно сво­бодны в своих воспоминаниях. Над всеми стоял созданный партией фетиш первого „вождя". Разве П.Д.Мальков, комен­дант Кремля, лично расстрелявший Ф.Каплан и вскоре по­бывавший у Ленина по его приглашению, все рассказал в своих отрывочных воспоминаниях? А Я.С.Ганецкий, бывший одним из самых доверенных финансистов Ленина и партии, все поведал читателям в своих заметках? Он так много знал о „немецком сюжете" большевиков… Или Е.Б.Бош, прини­мавшая от Ленина в 1918 году грозные распоряжения о расстрелах крестьян, была в своих воспоминаниях полностью откровенна? Почему Крупская не написала ниче­го о встрече Ленина с Парвусом в 1915 году в Швейцарии? Разве И.Н.Вацетис не знал, что вскоре после его назначения на Восточный фронт Ленин, принимавший командира ла­тышских стрелков лично, предлагал Троцкому расстрелять его? Даже Горький, способный на самые резкие и справедли­вые слова в адрес Ленина в 1917 году, в своих воспоминани­ях о вожде почти не упомянул о них. Подобный список можно продолжать до бесконечности. Люди писали то, что было положено писать.

Даже Н.К.Крупская не вольна была рассказывать и пи­сать о своем муже то, что не утверждено ЦК. Когда в 1938 году вышла первая часть книги Мариэтты Шагинян „Билет по истории" („Семья Ульяновых"), Политбюро отреа­гировало быстро, дав оценку книге как „вредному, враждеб­ному произведению". На Политбюро выяснилось, что роман консультировала Крупская…

В решении высшего партийного органа было записано: „Осудить поведение Крупской… Считать поведение Круп­ской тем более недопустимым и бестактным, что т. Круп­ская делала все без ведома и согласия ЦК ВКП(6), превра­щая тем самым общепартийное дело в частное и семейное дело… ЦК никому на это прав не давал" .

Таковы большевики: вначале превратили прах мужа в мумию и выставили для всеобщего обозрения, а затем запре­тили жене говорить о нем то, что не санкционировано пар­тийной коллегией.

И тем не менее в тысячах историй, эпизодов, событий, воспроизводимых вождями помельче, писателями, рабочими, работниками Коминтерна, врачами, шоферами, секретарями, комендантами, управляющими делами, наркомами, диплома­тами, родственниками, есть крупицы материалов, помогаю­щие многое понять в духовном мире Ленина. Это прежде всего воспоминания жены Ульянова-Ленина Надежды Кон­стантиновны Крупской. Особенно те фрагменты, которые были заточены в специальные фонды партийных архивов.

Особняком стоят страницы, написанные о Ленине его политическими противниками и людьми, которые стали из­гнанниками по его вине. Но, думаю, именно они, и особенно Н.А.Бердяев, Н.В.Валентинов, Ю.О.Мартов, как и ряд других россиян, ставших изгнанниками, позволяют приподнять по­лог над тайнами духовного мира вождя российских больше­виков.

Великий русский мыслитель Бердяев, написавший в пол­ночь советской эпохи — тридцатые годы — великолепную книгу „Истоки и смысл русского коммунизма", дает в ней глубокую духовную характеристику Ленина. Возможно, кто-то сочтет ее пристрастной, но трудно отказать Бердяе­ву в тонкой наблюдательности.

„..Ленин был типически русский человек. В его харак­терном, выразительном лице было что-то русско-монголь­ское. В характере Ленина были типические русские черты и не специально интеллигенции, а русского народа: простота, цельность, грубоватость, нелюбовь к прикрасам и к рито­рике, практичность мысли, склонность к нигилистическому цинизму на моральной основе. По некоторым чертам своим он напоминает тот же русский тип, который нашел в себе гениальное выражение в Л.Толсгом, хотя он не обладал сложностью внутренней жизни Толстого… Он соединял в себе черты Чернышевского, Нечаева, Ткачева, Желябова с чертами великих князей московских, Петра Великого и рус­ских государственных деятелей деспотического типа… В философии и искусстве, в духовной культуре Ленин был очень отсталый и элементарный человек, у него были вкусы и симпатии людей 60-х и 70-х годов прошлого века. Он соединял социальную революционность с духовной реакци­онностью".

Думаю, что последнее замечание симптоматично. Это выглядит парадоксально, но это так. Завершалась эпоха кро­вавых революций. Наступивший XX век впервые дал круп­ные исторические шансы постепенного перехода с револю­ционных на эволюционные рельсы. Возникновение социал– демократического движения в Европе, развитие буржуазно­го парламентаризма, нарастание либеральных тенденций в общественной жизни являли собой новые вызовы традици­онному революционному мышлению. Каутский, частично Плеханов почувствовали это в большей мере, чем кто-либо другой. Но Ленин, волею исторических обстоятельств став­ший во главе немногочисленной группы российских радика­лов, до конца мыслил категориями французских революций. В своей этапной статье „Исторические судьбы учения Карла Маркса", написанной к 30-летию смерти великого немецкого теоретика в 1913 году, Ленин всю „всемирную историю" после выхода „Коммунистического Манифеста" делит на три периода: „1) с революции 1848 года до Париж­ской Коммуны (1871); 2) от Парижской Коммуны до рус­ской революции (1905); 3) от русской революции" .

Вся „всемирная история" раскладывается исключитель­но по „полочкам" революции. Чем Ленин лучше и глубже тех ученых, которые классифицировали исторический про­цесс по монархам, войнам, географическим открытиям и ко­лониальным завоеваниям? Для мыслителя, претендовавшего волей большевиков на властителя дум XX столетия, сей подход, действительно прав Бердяев, является .духовной ре­акционностью".

Поэтому можно сразу сказать, что в духовном мире Ленина, личности выдающейся и крупной во многих отно­шениях, всегда доминировала и определяла основные грани интеллекта, чувств, воли идея преклонения перед револю­цией. Она была его идолом, страстью и целью. Ленин — законченный апологет революции.

Тайны интеллекта

Как писал А.Блок, человеку в этом бренном мире до­ступны „и жар холодных числ, и дар божественных виде­ний", свойственны способность глубокого интеллектуально­го проникновения в суть загадочного бытия и прекрасные эмоциональные взлеты.

Интеллект Ленина, или рационально-теоретическая часть его сознания, был мощным, глубоким, но односторон­ним. Вождь большевиков был способен „перерабатывать" ко­лоссальное количество самой разнообразной информации, выделять главное в ней, формулировать выводы и решения, ставить проблему. Как вспоминал Луначарский, „трудоспо­собен Ленин в огромной степени. Я близок к тому, чтобы признать его прямо неутомимым…". Он мог по многу часов изучать и конспектировать интересовавшие его книги, делая выписки, пометки для себя. Правда, потом эти конспекты исследователями Ленина выдавались за его самостоятель­ные труды, имеющие „огромную научную ценность". На­пример, в ленинских „Тетрадях по империализму", которым посвящен целый том и которые относятся к его сочинени­ям, есть пространные выписки из 148 (!) книг и 232 статей буржуазных экономистов со своими собственными примеча­ниями, оценками и пометами.

Ленина в данном случае интересуют труды немецких, английских, французских ученых, но он полностью обхо­дит российскую мысль, как будто капитализм в России „не­настоящий". Хотя еще раньше, в 1908 году, однозначно вы­разил отношение к подобной литературе:„Ни единому про­фессору политической экономии, способному давать самые ценные работы в области фактических, специальных иссле­дований, нельзя верить ни в одном слове, раз речь заходит об общей теории политической экономии". Ленин несколько неожиданно и совсем бездоказательно называет буржуаз­ных экономистов, философов „учеными приказчиками тео­логов". Иногда авторов, которых Ленин прилежно конспек­тирует, походя, в своем типичном духе „аттестует". Делая выписки, например, из книги профессора Роберта Лифмана, Ленин помечает: „Автор — махровый дурак, как с торбой возящийся с дефинициями — преглупыми… Теоретическая часть—вздор".

Вообще его отношение к большинству социал-демокра­тических авторов было уничижительным, оскорбительным, высокомерным, а часто просто развязным. В своем письме к Инессе Арманд 13 марта 1917 года (я приведу изъятую из 49 тома купюру — обычная практика „подсахаривания" во­ждя авторами партийного издания) Ленин пишет: „Хочется поделиться впечатлениями по поводу статьи Мартынова в № 10 „Известий". Вот перл-то. Ей-ей, судьба нам этого дурака всегда посылает на помощь… Перл, прямо перл. Я предвкушаю удовольствие „кушать" этого болвана. Во всех отношениях он помог нам („послал бог дурака"): ибо мне (или нам) говорить про „колебания" Нобса или Платтена было бы очень неловко, неприятно… Дурак нас выручил, сим сказавши это. Прелесть!!!" В нескольких строчках бес­связного текста три раза „дурак" с „болваном" в придачу…