Ленинский тупик

Нюра вяло листала ее, бледнея…

Весь вечер она сидела за своим письменным столом до полуночи, Составляла характеристику Тони. Для прокуратуры. Она и подумать не могла, что ее Александр и слыхом не слыхивал о том, что грозит Тоне. Досадовала?: ” И чего возмущается. Ровно он ни при чем.” - Она заранее решила, что не станет попрекать мужа профсоюзным архивом. Даже не скажет о нем. Как говорится, кто старое помянет… Но муж будто с цепи сорвался. Кричит и раз и другой:

– … Нет, ты договаривай! До конца! Какой, значит, он стал твой муж? А? Последней сволочью?!

Нюра долго не отвечала, затем круто обернулась к мужу, сказала вполголоса, через силу:

– Изменщиком!

…Твердое желание прокурора непремено упрятать Тоню в тюрьму привела Огнежку, по выражению ее обеспокоенного отца, в состояние лунатическое. Она ходила по улицам, ничего вокруг себя не замечая. Не сразу отзывалась на свое имя. Огнежка не разгуливала лунными ночами по карнизу, - что правда, то правда,-но зато вскакивала посреди ночи с постели, шлепала в своих спортивных, с подмятыми задниками тапочках в отцовский, кабинет и позванивала там стареньким арифмометром, который лежал на ее коленях. И дома, и на работе.

– Тоня вернулась?
– спросила она, едва появившись в тресте.
– Когда вернется? Ну, слава Богу!… Кто искал меня? Ермаков? .. Я на постройке! Передайте ему, вернусь через час!

– Для Тони и Александра случай с панелевозом -урок. И какой урок!- произнесла вполголоса она, влетев в кабинет Ермакова.- Однако Гуща! .. Каков Гуща! А?! Слышали, Сергей Сергеевич, как о нем в бригаде отзываются? “Он за копейку удавится…” За свою собственную копейку. Что же касается денег стройки, сэкономим мы миллион или растранжирим миллион, - на это ему наплевать. На чужой миллион и коробок спичек не купишь.

Ермаков по-прежнему то и дело хватался за телефонную трубку, вызывал секретаршу, передавая ей какие-то папки; но стоило Огнежке хоть на секунду умолкнуть, он поворачивался к ней. Он слушал не слова, а голос Огнежки. Огнежка простыла на стройке, сильный, напряженно-гибкий голос ее то и дело срывался, становясь вдруг жалобным, режущим ухо, как у чайки.

В памяти Ермакова мелькнуло неутешное: “Чайка ходит по песку, моряку сулит тоску…”

Он вздохнул.

Единственное, что уловил, - это то, что Огнежка сердита на Гущу и не прочь прижать его рублем. Он заметил весело, что Огнежке не прошло даром сидение в “каталажке”. Нет-нет да прорежется у нее скрипучий голос инженера по труду и зарплате.

– Огне-эжка, - протянул он.
– Нашла на кого пыл растрачивать! На Гущу!.. Гуща - тормозящая сила?! Да у него золотые руки… - Ермаков возражал скорее механически, чем осмысленно. С наслаждением, с болью и горечью внимал он уличающим интонациям Огнежки: в них звучала страсть. В конце концов он рывком поднялся с кресла, прошелся по кабинету из угла в угол, испытывая какое-то подмывающее, радостное ощущения бытия. Хотелось крикнуть, как некогда в лесу: “Живем!”

– Я преувеличиваю значение Гущи?!
– негодовала Огнежка.
– Да, поэм о нем не пишут. И даже очерков в лакировочном “Огоньке”.. О Гуще вспоминают чаще всего в графе “убытки”.

Огнежка достала из потертого спортивного чемоданчика брошюру в серой обложке. Отчет ГлавМосстроя за последний год. На одной из страниц скупо, в одном абзаце, сообщалось, что за один лишь год в Главмосстрое было разбито при разгрузке двадцать миллионов штук кирпича.. Половину корпусов остекляли дважды.

– Понятно вам, что такое Гуща, Сергей Сергеевич?! .

Ермаков приблизился к Огнежке чуть не вплотную, остановился за спинкой стула, на котором она сидела. Огнежка умолкла. Он встрепенулся:

– Так… да! Гуща… Горбатого могила исправит!..

Огнежка поморщилась. Опять!.. Когда она впервые услыхала о Гуще такое? Давным-давно. Когда в Заречье выкладывали первую стенку.

Минули годы. И какие! Равные для строителей жилищ столетиям. Годы революции в домостроении.

А Гуща, сей доблестный рыцарь? “Не заплати ему полста в день - гори все ясным огнем”.

– Вы правы, Сергей Сергеевич. Гущу ничем не проймешь. Ни товарищеским судом. Ни плакатами. Гражданские чувства в нем омертвели. Вернее, охладились, как охлаждается, к примеру, двигатель, который простоял ночь на дворе. В мороз. Ключиком его не заведешь. Нужна заводная ручка.

Ермаков весело кивнул на чемоданчик.

– Ах, вот что вы притащили! Заводную ручку. Выкладывайте. Не откажусь.
– Он коснулся своими толстыми, обожженными известью пальцами Огнежкиной ладони. Огнежка отдернула руку.

Ермаков побагровел до шеи. Затем обошел свой огромный письменный стол, сдвинул в сторону картонные папки - что-то полетело со звоном на пол.

– Так что у вас?
– Голос его звучал хрипло.

Огнежка приоткрыла чемоданчик, где лежала тетрадка с расчетами. Снова закрыла. Наконец решительным жестом откинула крышку, достала школьную, в клеточку, тетрадку. Листая ее, принялась излагать свой план. Заработок Гущи, по убеждению Огнежки, должен слагаться из двух частей. Большей (процентов на семьдесят-восемьдесят)-за труд на подмостях.
– И меньшей, связанной с экономикой всего треста… Чтобы Гуща остервенело поскреб свой нечесаный затылок, постигнув у окошечка кассы, что и растоптанная на постройке чьими-то башмаками дверь, и куча строительного мусора у соседнего корпуса -это сотня-другая из его, Гущи, кармана.

– Экономика треста - маховик безостановочный. В обороте- сотни и сотни миллионов рублей. Но для Гущи, не устану повторять, это чужие миллионы. Казенные. А казна для него - бочка бездонная. Прорва…

Когда Огнежка перестала говорить, Ермаков поглядел на нее улыбчиво и, почудилось ей, покровительственно, как на ребенка, который воинственно промчался по двору верхом на палочке… И голос его, казалось, звучал нестерпимо-покровительственно:

– Огнежка, девочка дорогая, чем больше я вас узнаю, тем больше удивляюсь. Вы - великий алхимик. Почти как Никита Хрущев… Какое по счету экономическое снадобье вы варите за эти годы в своей колбе? Честное слово, вы заслуживаете ордена. За энтузиазм!

Огнежка начала расшатывать непроизвольным движением полуоторванный железный уголок на своем чемоданчике. Заметила вполголоса, подавляя вспыхнуввшее раздражение:

– Насколько я уловила, Сергей Сергеевич, об ордене вы вспомнили в надежде, что я уберусь из вашего кабинета со своим снадобьем подобру-поздорову. Орден-то, получается, за отступничество…

Взгляд Ермакова, по мере того как Огнежка говорила, становился каким-то ускользающим, словно беседа начала его тяготить.

“Может, она не с того начала?”

Огнежка подвинулась, вместе со стулом, к письменому столу.

– -Поразмышляем вместе, Сергей Сергеевич. Помогите мне. Дело ведь тут не только в экономике. Игорь был прав, тысячу раз прав, мы совершенно не думаем об общественном самочувствии рабочего. Москва была для Гущи надеждой. А стала - чужбиной. Словно он под оккупацией, где все решает его косопузие господин Инякин, назначенный Хрущевым комендант!
– Она взглянула на Ермакова - и умолкла. Ермаков зажмурился, сжал выпяченные губы, будто опускался под воду. “Не хватает, чтоб уши пальцами заткнул!..”