Лений
Шрифт:
Она иногда выходила из себя. Расскажу про один раз, который запомнился нам больше всего. Этот момент разделил мою жизнь на «до» и «после». В тот день до нее дошло, что ты больше никогда не появишься. Ты, кстати, так и не появился, поэтому она стопроцентно была права. Но в тот день это не играло решающей роли. Мама как обычно бегала по двору и разбрасывала остатки очередной книги, приговаривая:
– Ах, он ее не любил, зачем же она ему поверила! Но он придет, он придет! Он обещал, я никогда не останусь одна!
– Мама, он никогда не придет! Никогда! Ты слышишь, никогда! Он
Мама остановилась, отбросила книгу и резко повернулась.
– Что ты сказала?
– Он. Не. Придет!
– Ты не понимаешь, о чем ты говоришь, Алиса!
– Я понимаю, а вот ты заигралась. Нам нужно жить! Мама, я не ела уже два дня! Мама ты не выходишь из дома! Мама, мне всего 12 лет! Я не могу все делать самостоятельно!
– Ты лжешь! Он придет! Прекрати говорить такое!
– Нет! Он! Не! Вернется! – прокричала я. Глаза мамы налились кровью. Последнее, что я увидела, – это была стена огня.
В тот день у меня появилась Рене. Рене спасла меня. По крайней мере, сама Рене так говорит. А я жива до сих пор, поэтому у меня нет никаких оснований считать, что Рене мне лжет.
Трезво оценивая все, что с нами происходило, я могу сказать, что мама была не готова к жизни в этом мире. У нее не было никого. Точнее, был только ты, Лений, но ты нас бросил. Это было ужасно безответственно!
Сейчас, узнав, что же произошло, я запуталась еще больше. Я не знаю, что считать правым, а что нет. Я не знаю, смогу ли я простить тебя или нет. Я не знаю, сможем ли мы сделать это. Но я уверена, что мама смогла бы отпустить твои грехи, несмотря ее не выдержавший рассудок, несмотря на годы ожидания и одиночества. Если ты когда-нибудь выберешься из своего заключения, с моей помощью или же без нее, то твой долг – это вернуться во времени к тому моменту в усыпальне. Проникнуть в палату к маме и попросить у нее прощения. Она простит. Или уже простила. Я думаю, что ее счастливое выражение лица было не просто так. Похоже, что ты как-то сумел спасти ее душу от вечных страданий, несмотря на то, что наполнил ее земную жизнь мучениями.
Может быть, она тебя и просила. Но я нет. Нет, папа. Нет, отец. Нет, Лений. Я поняла, что нам угрожает опасность. И, несмотря на все твои ошибки, я готова слушать тебя дальше, если ты будешь честен. Я не знаю, что же я сделаю, но право быть выслушанным ты точно заслужил.
Я закрываю на секундочку глаза. Вздыхаю. Возвращаюсь к реальности. Вижу, что на одном из листов-черновиков, приготовленных мною для письма, появилась надпись, сделанная беглым почерком чересчур эмоционального человека.
«Это будет твоей ошибкой, Алиса! А если он как-то замешан в казни того молодого человека на площади? Если это наш папаша все подстроил, а тот юноша ни в чем не виноват? Ты понимаешь, о чем это говорит? Подумай, Алиса. Ты не должна доверять ему!»
И что?
Я хочу попробовать верить кому-то. Тем более он объяснил все достаточно рационально, чтобы понять, почему он не возвращался, почему не сможет этого сделать вообще. Но все-таки осталось нечто, что я не могу понять…Ладно, сейчас не об этом. Я охватываю взглядом комнату. Понимаю, что она безбожно разгромлена. В дверь стучат.
– Привет, Алиса! – говорит Лузана, терпеливо подождавшая, пока я, прихрамывая, добралась до двери. – Алия сказала мне, что отдала письмо тебе несколько часов назад. Лений очень попросил прийти и спросить, не написала ли ты ответ.
– Написала, держи. Я просто слишком занята. Принеси ответ завтра с утра, пожалуйста. Пока, – говорю я и захлопываю дверь прямо перед носом Лузаны. Она даже ничего сказать не успевает.
Я бреду на ватных ногах к столику, на котором лежит моя сумка, хватаю ее и бессильно сползаю по стене.
Иногда проблемы непомерным грузом ложатся на твои плечи. Ты не просто не можешь взглянуть на солнце под их гнетом, ты даже не можешь увидеть что-то, кроме своих испачканных в земле коленок.
Мне всегда было тяжело справляться с жизненными проблемами. Если бы не помощь Рене, начиная с того злополучного дня с маминым нервным срывом, то я не знаю, была бы я до сих пор жива или нет.
Несмотря на Рене и ее поддержку, я почти всегда чувствую себя одиноко. Даже слишком одиноко для такого маленького человека, как я. Но я не всегда считала одиночество заразой, от поражения которой нужно искать лекарство в обществе малоприятных мне людей. Иногда одиночество – это благо, которого многие люди сами себя лишают. Только наедине с собой можно понять свое внутреннее устройство, разобраться, что может и не может твое тело и твой дух, сформулировать свои принципы и цели, вложить последнюю деталь в паззл своего мировоззрения.
Да, конечно, Рене помогает мне, но я не всегда могу сказать, что она понимает меня и ценит в достаточной мере. Рене любит поступать так, как хочется ей одной. Подумаешь, я не сказала, что связалась с отцом. И что? Какого черта она имеет право на меня злиться и громить все вокруг? Пусть она его не любит, пусть. Но она не имеет права лишать меня общения со стариком.
Я вытряхиваю сумку и нахожу там последнюю сигарету с травкой забытья. Легкая такая травка, ничего особенного. Просто помогает впасть в состояние транса и разогнуться хоть немного, чтобы лучи солнца ласково пощекотали мою мертвенно-бледную щеку.
Я не одна в общепонятном плане, но я одинока, чертовски одинока. Рене – человек других взглядов, другого мировоззрения. Она не слишком-то и стремится понять меня, но я ей это прощаю. Я привыкла за столько лет. Быть может, мой отец поможет мне? Поможет мне понять, что я действительно существую? Мой шаткий мир, балансирующий на границе сна и яви, уже столько лет готовый вот-вот полететь в тартарары. Я случайно провожу по руке, будто бы в первый раз исследую кончиками пальцев давно зажившие шрамы. Вот оно, свидетельство моей слабости. Нелепый способ самовыражения. Но и после него никто не захотел меня выслушать. Ах, как же это нелепо…