Ленька-карьерист

И, равнодушно развернувшись, пошел дальше.

Вот тебе и раз! То, что для меня казалось крайне срочным и важным, этот фрукт, похоже, и в грош не ставит… Впрочем, поразмыслив, я решил, что нет худа без добра: за предстоящие десять дней я подготовил письменные тезисы, а еще — внимательно изучил станки, стоявшие в наших мастерских. Прийдя туда вечером, я тщательно осмотрел самые новые из имевшихся станков. Вот немецкий, Лоёве. Американский — Цинциннат. Швейцария, Австрия, Швеция… Да, вот бы скопировать все это! Собственно, вот они — современные станки, прямо под боком. Бери и копируй!

За одним из станков работал молодой парень. Неторопливо он закреплял в патрон токарного станка какую-то деталь сложной формы и пытался подточить ее, энергично вращая рукоятки суппорта. Когда я подошел, он оставил работу и с легкой улыбкой посмотрел на меня.

— Что делаете? — спросил я, с интересом осматривая его изделие.

— Работаю над дипломным проектом. Это — кок винта. Деталь самолета! — пояснил он.

Я осмотрел молодого человека внимательнее. Высокого роста, кучерявый, с сильно скошенным подбородком, выглядел он на несколько лет старше меня.

— Ты с авиационного?

— Да. «Воздушник». Специализируюсь на аэродинамике!

— Не очень удобно делать такое на токарном станке! — заметил я.

— Другого нет!

— Как тебя звать?

— Семен!

— А я — Леонид. Приходи на комсомольское собрание семнадцатого, я там за станки речугу толкать буду.

— Хорошо. Там увидимся! — произнес парень и вернулся к станку. Я же в раздумьях пошел дальше. Лицо парня показалось мне смутно знакомым, но где я его мог видеть, так и не вспомнил.

* * *

В общем, целую неделю я готовился: писал тезисы, репетировал речь. Раз у меня будет всего пять минут, чтобы зажечь ребят, пробить эту стену бюрократического равнодушия — значит, стоит подготовиться как можно лучше! И вот этот день настал.

Большая лекционная аудитория была набита битком. Я сидел в первом ряду и с нетерпением ждал своего часа. Но то, как началось собрание, повергло меня в полное недоумение.

— Товарищи, — сказал Ланской, поднимаясь на трибуну. — Сегодня у нас на повестке дня один, но очень важный, принципиальный вопрос. Об облике советского студента-комсомольца. О нашей одежде.

Я опешил. Я-то думал, будут обсуждать планы, задачи, борьбу с НЭПом. А они — про одежду!

Первым на трибуну взлетел рабфаковец Сенька, мой сосед по бригаде, который теперь, после моей «проработки», стал ярым борцом за чистоту пролетарских рядов.

— Товарищи! — загремел он. — Посмотрите вокруг! Во что превращается наша комсомольская ячейка? Некоторые товарищи, вместо того чтобы носить простую рабочую блузу, авангард нашей революции, начали напяливать на себя… галстуки!

Он произнес это слово с таким презрением, будто говорил о чем-то непристойном. По залу пронесся гул.

— Что такое галстук, товарищи? — патетически вопрошал Сенька. — Это — удавка на шее пролетариата! Это — буржуазный пережиток, символ господ, которые никогда не работали своими руками! Это — ошейник, который носили приказчики и лакеи, чтобы угодить своим хозяевам! Как может комсомолец, будущий красный инженер, добровольно надевать на себя этот символ рабства?! Я считаю, мы должны дать решительный, классовый отпор этому мещанскому поветрию!

Он сошел с трибуны под жидкие, но дружные аплодисменты своих друзей-рабфаковцев.

Тут же на трибуну выскочила девушка в простом ситцевом платье, но с аккуратно повязанным на шее пионерским галстуком, который она, видимо, надела в пику своему оппоненту.

— А я не согласна с товарищем! — звонко заявила она. — Мы строим новую культуру, товарищи! Новую, пролетарскую культуру! И мы должны показать нэпманам и буржуазным спецам, что мы — не лапотники, а будущая советская интеллигенция!

— Вшивая интеллигенция! — крикнули с места.

— Не перебивайте! — отрезала она. — Ленин призывал нас учиться, овладевать всеми богатствами, которые создало человечество! А аккуратный, чистый внешний вид, в том числе и галстук, — это и есть признак культуры! Мы должны быть не только идейно подкованными, но и опрятно одетыми! Чтобы на нас было приятно смотреть!

— На тебя и так приятно смотреть, Катюха! — снова раздался разухабистый крик, и зал дружно рассмеялся.

Катя покраснела, но продолжила:

— Я считаю, товарищи, что галстук — это не пережиток, а инструмент в нашей борьбе за нового человека. Мы должны отвоевать его у буржуазии, как мы отвоевали заводы и фабрики, и наполнить его новым, нашим, пролетарским содержанием! И не зря сам товарищ Ленин всегда носил галстук!

— А товарищ Сталин никогда его не носит! — вновь выкрикнул кто-то под дружный смех собравшихся.

Разгоралась дискуссия. Как водится, мнения разделились:

— Правильно товарищ сказал! — поддерживал Сеньку какой-то парень в косоворотке. — Сегодня — галстук, завтра — фрак, а послезавтра что? Монокли натянем, пенсне напялим, волосы набриолиним и станем с нэпманами раскланиваться, а нэпманшам ручки целовать?

— Глупости! — возражал ему студент в тюбетейке и очках. — Вопрос не в самой вещи, а в отношении к ней! Можно и в рабочей спецовке быть мещанином в душе. А можно и в галстуке оставаться настоящим большевиком! Я вот ношу шапку узбекских крестьян, но ведь не становлюсь от этого узбеком!

Я слушал весь этот бред, и меня душила смесь возмущения и смеха. Ну что за детский сад! Взрослые, хоть и молодые, люди с такой страстью, с таким жаром спорили о тряпках, в то время как страна стояла на пороге грандиозных свершений и страшных испытаний. По накалу курьезности это было похоже на диспут средневековых схоластов о том, сколько чертей (или ангелов? А, все равно!) может уместиться на кончике иглы.

Секретарь, видя, что спор заходит в тупик, решил направить его в другое, более конкретное русло. Он перешел к «персональному делу»

— Вот, товарищи, есть в наших рядах такая товарищ Снегирева… — начал Ланской, и среди комсомольцев раздались шутки и смешки. Похоже, Снегирева эта действительно крепко накосячила, и все предвкушали образцово-показательную порку.

— Так вот, третьего дня эта гражданка зачем-то явилась в училище в пелерине котикового меха! Уж я не стану задаваться вопросом, товарищи, откуда у пролетарской студентки, это… буржуазное излишество. В конце концов, это дело личное. Но, товарищ Снегирева! Объясните нам, зачем вы заявились в аудиторию в таком виде, да еще и сейчас, во время года, никак не располагающее к мехам? Вы замерзли посредине бабьего лета? — грозно вопрошал Ланской. — Или вы просто хотели выделиться из коллектива, показать остальным студентам свою обеспеченность?