Леонард и Голодный Пол

— Бог ты мой, конечно, нет! — рассмеялся Голодный Пол. — Люди-статуи, можно сказать, воюют с мимами. Уже было несколько тревожных случаев, и сейчас обстановка накалена до предела. Проблема для мимов состоит в том, что жизнь стала очень шумной и они оказались на обочине. Мы живем в мире какофонии. Каждый говорит и думает на полную громкость, не оставляя места и кислорода тихим фразам и молчанию. В каком-то смысле спикер требуется не только Национальной ассоциации пантомимы, но и самому молчанию.

— А что ты собираешься говорить на собеседовании?

— Хотел попросить оставить мне свободными понедельники, чтобы я мог выполнять свои обязанности на почте.

— А сокращенная неделя не снизит твои шансы занять эту должность?

— Может, и не снизит. Что они обычно спрашивают? Я никогда не ходил на собеседования — работу на почте мне устроил папа.

— Обычно они хотят знать, являешься ли ты прирожденным лидером, дальновидным человеком и хорошим исполнителем.

— Полагаю, я мог бы делать многое, если бы попытался, но, по правде говоря, я ничего никогда не пытался делать, так что я больше похож на хорошего неисполнителя.

— Думаю, с этого можно начать. Особенно не мудрствуй. Эти мимы, скорее всего, предпочтут человека, как бы это сказать… более тихого.

— Вот именно, — задумчиво произнес Голодный Пол. — Вот именно.

Глава 20 Отец невесты

Питер пока не написал свою речь, но за предшествующие недели собрал несколько полезных идей. Он попросил Грейс пойти с ним на прогулку, чтобы кое-что обговорить, а заодно проверить, не переволновалась ли она от предсвадебных хлопот, что, в целом, отражало мнение Хелен об общей ситуации. Питер всю жизнь был «странствующим» экономистом. Начинал он как научный работник, потом сделался лектором, после чего кардинально поменял сферу деятельности, поступив на службу в банк в качестве экономиста, и, наконец, на излете своей карьеры, вернулся в академическую гавань и занялся тем, что любил больше всего, — преподаванием экономики любознательной молодежи. Он видел, как с годами менялась профессия экономиста. Когда он только начинал, все они были идеалистами, считавшими, что для решения социальных проблем у них в руках имеется недостающий фрагмент пазла. С течением времени его работа как будто изменила свой характер: от понимания и декодирования законов рынка до агитации за него. Она лишилась идеологического разнообразия и стала неоднозначной в своих методах: запятнав умеренный гуманизм общественных наук, она так и не связала себя в полной мере со строгим эмпиризмом наук естественных. В результате экономика стала довеском к курсам по различным видам искусства или бизнесу, а во многих случаях к ней обращались когорты математиков, которым легче было разобраться в экономике, чем в родной математике.

Все это время Питер успешно выступал с лекциями и презентациями. Он умело излагал тему, вставляя в свою речь, как будто без всяких усилий, заготовленные дома экспромты. За свою многолетнюю карьеру он накопил приличный репертуар смешных анекдотов и отмеченных самоиронией отступлений — иногда включающих Хелен или детей, хотя он никогда не называл их имен, — а это значило, что его выступления всегда были свежи и оригинальны даже для коллег, слушавших его регулярно. Питера всегда поражал тот факт, что из интровертов получаются прекрасные ораторы, возможно, потому, что они относятся к себе не так серьезно, как те заносчивые бизнесмены, которые на конференциях обычно берут с организаторов плату за свое участие в мероприятии. Прием Питера был прост: он никогда не говорил о себе, никогда не ставил на кон свое легкоранимое «я» или свою репутацию. Героем всегда был сам предмет разговора. К выступлению, с виду непринужденному, Питер всегда тщательно готовился, неизменно используя то, что он называл «боксерской сноровкой»: быть достаточно раскованным, чтобы дать аудитории то, что хочешь, но и достаточно бдительным, чтобы не получить по физиономии. Впрочем, каким бы хорошим оратором он ни был, выступления его изматывали. Он помнил, как несколько лет назад на одной международной конференции он долго выступал перед огромным залом, где сидели экономисты, специализирующиеся на проблемах климата, и как потом, совершенно опустошенный, он закрылся на весь вечер в номере отеля и истребил двух больших шоколадных Санта-Клаусов.

Речь отца невесты предполагалась несколько иной. Питер понимал, что это должно быть не просто выступление, за которым последуют умилительные восклицания. Он хотел копнуть глубоко и отыскать слова, идущие от самого сердца. Пусть это будет непросто, но он, минуя свою несомненную любовь и привязанность к Грейс, был обязан докопаться до горячего ядра их отношений, до того горнила, где ковалась их глубокая связь. Больше всего Питеру хотелось, чтобы Грейс начала новую жизнь с его искренним благословением, понимая, что ее замужество — это не просто движение вперед или по накатанной, но яркое доказательство, что она научилась распоряжаться собственной жизнью. Тот факт, что она, следуя своей интуиции и здравому смыслу, нашла собственную дорогу к счастью, был наивысшим проявлением ее саморазвития.

Питер выслушал немало речей, произносимых отцами невест, в том числе его друзьями и коллегами, и это событие в ходе свадебного торжества неизменно имело успех. В худшем случае речи могли звучать не очень оригинально или заканчивались танго, которое танцевали отец с дочерью, но никогда в них не было ничего неподобающего или сомнительного. Люди его поколения обычно знали, как взять верный тон, понимая, что в этот особенный день в обращении к невесте и жениху положена некоторая возвышенность чувств.

Эндрю ему очень нравился. Когда они с Хелен увидели его впервые, то подумали, не выбрала ли Грейс себе парня ради статуса: симпатичный, весьма состоятельный, вежливый с родителями, но без творческих порывов и крайностей, которые, как им казалось, искала в мужчинах их дочь. В свое время их немало удивил и ее выбор профессии. Они не сомневались, что она будет работать в сфере творческой, пусть и с практическим уклоном, каким-нибудь куратором выставок или литературным редактором. Но в итоге она нашла себе, как выразилась Хелен, «работу с большой буквы» в международной компании со штаб-квартирой в Америке. Постепенно эта работа стала забирать у Грейс все больше времени, оплетая ее со всех сторон, точно плющ, хотя Грейс до сих пор не потеряла надежду привнести хоть какую-то гармонию в свою деловую жизнь.

Со временем родители увидели, что Эндрю — человек более глубокий, чем им показалось поначалу, искренний в своих чувствах, а главное — предан Грейс. Большую часть жизни дочь провела рядом с кем-нибудь, поэтому ей нужен был человек, которому она могла бы довериться, с кем могла бы немного расслабиться, стать легкой, как пушинка. И в этом Эндрю подходил Грейс лучше других — он понимал находившую на нее временами замкнутость, которая оставалась загадкой для родителей, особенно для Хелен.

Питер всегда помнил, как преданно вел себя Эндрю, как пытался развеселить Грейс в начале их романа, когда она заболела мононуклеозом. Возможно, ей было нелегко позволить свежеиспеченному бойфренду ухаживать за ней больной, когда она еще не успела установить свои правила для их отношений. Но если отец видит, как молодой человек — слишком молодой, чтобы понимать, насколько он молод, — заботится о его дочери и делает это хорошо, а что самое поразительное — она ему в этом не препятствует, то он понимает, что природа берет свое.

Питер предложил Грейс встретиться у журнального стенда в деревенском газетном киоске, так, чтобы пришедший первым мог подождать в сухости и тепле, полистав журналы от нечего делать. Питер пришел раньше и открыл «Экономист». Там, как он заметил, все еще рекомендовали самые примитивные решения для любого кризиса в мире.

Грейс появилась через несколько минут и, не успев поздороваться, поцеловала его в щеку.

— Да у тебя губы совсем холодные! Как ты вообще? — сказал Питер.

— Хорошо, хорошо. Извини, я немного опоздала: не могла припарковаться. Где ты хочешь погулять — здесь, поблизости, или куда-нибудь поедем?

— Ну, раз уж ты нашла, где припарковаться, давай поблизости. Может, там, за полем для гольфа?

— Хорошо. Продадим все мячики, какие найдем, и вырученные средства вложим в свадьбу.

Они пошли рядышком под руку, и Грейс теснее прижалась к отцу. Усилился прохладный апрельский ветер, так что теперь, когда солнце начало садиться, воздух пощипывал холодом. Грейс накинула на голову шерстяной шарф, а Питер достал свою вязаную шапочку — оба не хотели накануне свадьбы рисковать здоровьем.

— Как идут приготовления? — спросил он.

— Прекрасно. Все тип-топ.

— Надеюсь, ты все же получаешь удовольствие от всей этой суеты и не очень устаешь. Ты ведь никогда себя не бережешь.

— Спасибо, мамочка! Скажи ей, что я в полном порядке и даже начала немного отдыхать. Сегодня мы с Эндрю встречались за обедом и свадьбу даже не обсуждали. Он просто сидел и ласково на меня смотрел, а я уплетала его пиццу.

— Я, конечно, не врач, но, думаю, что, когда уплетаешь чужую пиццу, холестерин все равно твой. А если серьезно, то, может, у тебя какие-то проблемы и я могу помочь?