Леонард Коэн. Жизнь

Это место, казалось, было организовано по древним законам гармонии, симметрии и простоты. На острове был только один городок, называвшийся просто Гидра. Его жители без лишних споров сошлись на том, что им достаточно двух цветов – синего (море и небо) и белого (дома, паруса и чайки, парящие над рыбацкими лодками). «Я действительно чувствовал, что вернулся домой, – скажет Леонард впоследствии. – Эта деревенская жизнь казалась мне знакомой, хоть у меня и не было опыта деревенской жизни» [8]. Возможно, Гидра казалась Леонарду такой знакомой и потому, что из всех мест, где ему довелось побывать, она больше всего походила на тот утопический мир, о котором он когда-то беседовал с Мортом в Монреале. Там было солнечно и тепло, и там собрались писатели, художники и мыслители со всего света.

Старейшинами в этой деревне экспатов были Джордж Джонстон и Шармиан Клифт. Джонстону было сорок восемь лет; это был красивый австралиец, журналист, который во время Второй мировой работал военным корреспондентом. Шармиан, его вторая жена, привлекательная тридцатисемилетняя женщина, тоже была журналисткой. Они оба писали книги и хотели целиком посвятить себя этому занятию. У них было двое, а затем и трое детей, и поэтому они искали место, где жить было бы недорого, но приятно. В 1954 году они нашли Гидру. Они оба увлечённо творили свой собственный миф и были прирождёнными лидерами. Их базой был магазинчик Кацикаса на набережной, заднее помещение которого, в полном согласии с местной простотой нравов, служило кафе и баром. Снаружи, у воды, тоже стояло несколько столиков, и это было идеальное место для экспатов – там они собирались и ждали двенадцатичасового парома, который привозил почту (каждый, казалось, ожидал получить чек) и новых людей – новые лица, новые собеседники, новые сексуальные партнёры. На острове было мало телефонов и мало электричества, а из-за этого не было телевизоров, и поэтому именно паром был связью с внешним миром, поставщиком новостей и развлечений.

Леонард познакомился с Джорджем и Шармиан практически немедленно. Он был не первым молодым человеком, приплывшим на Гидру с чемоданом и гитарой, но он сразу им понравился, а они понравились ему. Как и Лейтоны, Джордж и Шармиан были яркой, харизматичной, антибуржуазной парой. Кроме того, они уже несколько лет жили той жизнью, о которой мечтал Леонард: писали и не ходили на обычную работу. У них было очень мало денег, но на Гидре этих денег им хватало и на себя, и на троих детей, и жизнь их никак нельзя было назвать скудной. На ланч они ели свежие сардины, запивали их рециной, которую старик Кацикас отпускал им в кредит, и вовсю наслаждались теплом и солнцем. Они приютили Леонарда в первую ночь, а на следующий день помогли ему снять один из множества незанятых домов на холме и пожертвовали кровать, стул, стол и немного посуды.

Хотя Леонард вырос в достатке, для жизни ему хватало малого. Средиземноморский климат ему прекрасно подошёл. Каждое утро он вставал на рассвете, одновременно с местными рабочими, и принимался за дело. Он писал несколько часов, а потом перекидывал через плечо полотенце и по узким извилистым улочкам спускался к морю – искупаться. Потом, пока солнце сушило его волосы, он шёл на рынок за свежими фруктами и овощами и возвращался к себе на холм. В старом доме было прохладно. Он снова писал, сидя за деревянным столом, полученным от Джорджа и Шармиан, а когда становилось совсем темно и уже не хватало света керосиновой лампы и свечей, он снова спускался в порт – там всегда было с кем поговорить.

Этот ритуал, эта рутина и простота приносили ему огромное удовлетворение. В такой жизни было что-то монашеское, но у этого монашества были некоторые преимущества: в колонии художников на Гидре практиковалась свободная любовь – они на несколько лет опередили хиппи. Кроме того, Леонард соблюдал шабат. По пятницам вечером он зажигал свечи, а по субботам не работал – надевал белый костюм и шёл в порт пить кофе.

Однажды в конце долгого, жаркого лета Леонард получил письмо. В нём сообщалось, что его бабка умерла и оставила ему в наследство полторы тысячи долларов. Он уже знал, что делать с деньгами. 27 сентября 1960 года, через несколько дней после своего двадцать шестого дня рождения, Леонард купил дом на Гидре. Дом был простой, белый, трёхэтажный, ему было двести лет, и он стоял среди других домов на седловине между городом и соседней деревушкой, Камини. Место было тихое, хотя и не очень уединённое – высунувшись из окна, Леонард почти что мог дотронуться до дома напротив, а за стеной сада начинался сад соседа. В доме не было ни электричества, ни водопровода – вода собиралась в специальной цистерне во время весенних дождей, а когда эта вода заканчивалась, ему приходилось ждать старика-водоноса, который раз в несколько дней проходил мимо со своим осликом. Но толстые стены дома были хорошей защитой от летней жары, в зимние холода можно было затопить камин, и ещё имелась просторная терраса, на которой Леонард курил; там пели птицы, а снизу их караулили кошки – в надежде, что какая-то из них свалится на землю. Пришёл священник и освятил дом: он поднял над дверью зажжённую свечу и сажей изобразил крест. Каждое утро к Леонарду приходила пожилая соседка, Кирия София: она мыла посуду, подметала полы, стирала бельё и вообще за ним ухаживала. Новый дом доставлял Леонарду чистое детское удовольствие.

* * *

– Я хочу сказать об одной вещи, которую многие не замечают, – говорит близкий друг Леонарда Стив Сэнфилд. – Жизнь в Греции и греческая культура сыграли огромную роль в жизни Леонарда и остались с ним до сих пор. Он любит греческую музыку и греческую еду, он неплохо – для иностранца – говорит по-гречески и никогда никуда не спешит: «Давай-ка выпьем кофе и поговорим об этом». Мы с ним оба носим комболои – греческие чётки; так делают только греки. Эти чётки не имеют никакого отношения к религии – комболои можно перевести с древнегреческого как «чётки мудрости», то есть когда-то люди использовали их, чтобы подумать и поразмышлять.

Сэнфилд подружился с Леонардом пятьдесят лет назад. Он скрывается под именем Стив в стихотворении Леонарда «Я вижу тебя на греческом матрасе» из книги 1966 года «Паразиты Рая» – он сидит в доме Леонарда на Гидре, курит гашиш и гадает на «Книге перемен» [34] ; он же – «великий мастер хайку» в стихотворении «Другие писатели» из сборника 2006 года «Книга тоски». Именно он познакомит Леонарда с его учителем дзена – Роси Дзёсю Сасаки. В 1961 году Сэнфилд сел на паром в Афинах и, следуя мимолётному порыву, высадился на Гидре – он тогда был «молодым поэтом в поисках приключений». Как и Леонард, он «влюбился» в это место. В портовом баре ему сказали: «Подожди, вот познакомишься с Леонардом Коэном – вы оба молодые еврейские поэты, он тебе понравится». И они не ошиблись.

34

«Книга перемен», также известная как «И Цзин», – наиболее ранний из так называемых классических китайских текстов. – Прим. переводчика.

Говоря о жизни на Гидре, Сэнфилд вспоминает свет, солнце, дух товарищества, эпикурейскую простоту жизни и особенную энергию, исходившую от тамошней компании художников и искателей истины. Их было немного, человек пятьдесят, и люди постоянно приходили и уходили. Джонстоны были, по словам Сэнфилда, «душой нашего общества. Они часто ссорились и использовали свою сексуальность как оружие, чтобы отомстить друг другу, и это очень всё усложняло, но вся жизнь иностранцев в городе вращалась вокруг них». Назовём некоторых других обитателей острова: Энтони Кингсмилл – британский художник, блистательный рассказчик и бонвиван, с которым Леонард очень подружился; Гордон Меррик – бывший бродвейский актёр, репортёр и писатель, в 1947 году выпустивший свой первый роман «Гулящий ветер», об американском шпионе-гее; доктор Шелдон Холст – американский поэт, художник, радикал и психиатр, застолбивший территорию где-то между Тимоти Лири и Р. Д. Лэйнгом; и молодой шведский писатель Йёран Тунстрём, который тогда писал свой первый роман и сам стал прототипом Лоренцо из романа Акселя Йенсена «Йоаким» (1961) – правда, многие считают, что прототипом Лоренцо был Леонард.

«В те давние годы очень многие люди оказывались там, – говорит Сэнфилд, – например, Аллен Гинзберг и Грегори Корсо». Последний, ещё один поэт-битник, жил на соседнем острове и был тренером по софтболу. С Гинзбергом Леонард познакомился, когда ездил в Афины. Он пил кофе на площади Святой Агнессы и увидел знаменитого поэта за соседним столиком. «Я подошёл к нему и спросил, действительно ли он – Аллен Гинзберг, и он сел ко мне за столик, а потом приехал погостить в моём доме на Гидре, и мы подружились. Он познакомил меня с Корсо, – рассказывал Леонард, – и так мои отношения с битниками стали немного более близкими» [9].

Начало шестидесятых на Гидре было, по словам Сэнфилда, «золотым веком художников. Мы не были битниками, а хиппи ещё не изобрели, и мы считали себя международной богемой, путешественниками, потому что люди съезжались туда со всего мира, желая заниматься искусством. Атмосфера там была будоражащая, и она, мне кажется, действовала на всех, кто там оказывался. Происходила революция в литературе, происходила сексуальная революция, в которой, как нам казалось, мы победили, но на самом деле, наверное, проиграли, и некоторые из нас – Джордж Лиалиос, Леонард, я сам – начали интересоваться разными духовными учениями: тибетский буддизм, «И Цзин».

Джордж Лиалиос был важной фигурой в жизни Леонарда на острове. Он был старше Леонарда на девять лет, носил пышные чёрные усы и густую бороду и имел пронзительный взгляд; на вершине холма у него был большой дом, с семнадцатью комнатами. «Он был замечательный человек, загадочный человек», – говорит Сэнфилд. Разные люди называют его философом, музыкантом, наполовину аристократом, интеллектуалом. По словам самого Лиалиоса, он был «из Патр, родился в Мюнхене, родители – греки, семья вернулась из Германии в Афины в 1935 году. Учился на юридическом, три года служил в армии во время так называемой гражданской войны, потом учился музыке и композиции в Вене, с 1951 по 1960 г. Действительно имею наклонность к философии». Его отец был композитором и дипломатом, во время Второй мировой войны находился в Германии. Джордж прекрасно говорил по-гречески, по-немецки и по-английски. Они с Леонардом провели вместе много вечеров на Гидре, обычно в доме Леонарда. Иногда они вели очень серьёзные беседы. Часто они вообще не разговаривали – в полном молчании сидели в пустой комнате с белыми стенами; впоследствии Леонард будет так же сидеть с Роси.